— Леночка, кто же еще? Единственная машинистка в этомзаведении, которой я доверяю как самому себе, — моя дочь. Так что успокойся, вчужие руки оно не попадет. Ну-ка, подумай и скажи, что, по твоему, в нем самоеценное?

— Не знаю.

— Возьми, перечитай еще раз. Но учти, если опять порвешь,пеняй на себя. Я тебя не арестую, нет.

— Сразу пристрелите?

— Отправлю в дом умалишенных. Ладно, все. Соберись, возьмисебя в руки, — Бокий встал, подошел к сейфу, быстро набрал шифр, вытащил серуюкартонную папку.

На стол легли несколько фотографий и газетных вырезок. Федорувидел кусок футбольного поля, ворота, юного голкипера, застывшего на лету, вполуметре от земли, с пойманным мячом в руках. Было трудно разглядеть лицо, ноБокий подал лупу.

— Он стал красавцем, — тихо заметил Глеб Иванович, — смотри,превосходно сложен, лицо еще детское, но уже настоящий мужчина. Сколько емусейчас? Шестнадцать?

— Семнадцать, — механически поправил Агапкин, разглядываяследующий снимок.

Лицо крупным планом. Белозубая улыбка. Высокий лоб. Даже начерно-белой фотографии видно, как ярко, живо блестят глаза под широкими чернымибровями.

— Красавец, — восхищенно повторил Бокий, — что-то в нем естьдревнеримское, не находишь? Ты бы вряд ли узнал его, если бы встретил. Нознаешь, что самое удивительное? Он уже печатается не только в эмигрантских, нои во французских газетах. Он этим зарабатывает на жизнь. Пишет обо всем, кромеполитики: о дирижаблях, фокстроте, негритянском джазе, футболе, о последнихоткрытиях в физике и биологии. А вот очень смешные фельетоны о спиритизме иопытах по чтению мыслей на расстоянии. У него поразительная способностьсхватывать суть вещей. Он пишет легко, блестяще, его тексты светятся внутреннейэнергией, даже те, что написаны на чужом языке.

Федор дождался паузы в этом восторженном монологе и заметилс вызовом:

— Таня учила его французскому.

Но Бокий, казалось, не услышал.

— Обидно, что он тратит свой дар на газетную рутину. Хотянет, ему все на пользу. Сейчас он оттачивает перо, подрастет, получит хорошеегуманитарное образование, начнет писать настоящую прозу. Скажи, в нем всегдабыло это?

— Что именно?

— Литературный дар.

— Я ничего не понимаю в литературе. Но я помню, он постоянночто-то сочинял, рассказывал сказки, очень забавные. В госпитале все слушали,раскрыв рты.

— Еще до вливания?

— С самого первого дня, когда Таня и Михаил Владимировичподобрали его на паперти. Он приходил в палаты, начинал рассказыватькакую-нибудь фантастическую ерунду, и раненым становилось лучше.

Бокий замолчал, отбил пальцами дробь по столешнице, оченьточно просвистел несколько аккордов Патетической сонаты, резко поднялся,прошелся по кабинету, вернулся за стол, сел, задумчиво взглянул на Федора ипроизнес совсем тихо, будто про себя:

— Забавно. Очень даже забавно. Это в определенном смыслеподтверждает мои смутные догадки. Надо будет обсудить с МихаиломВладимировичем.

— Думаете, паразит выбирает людей с сильной позитивнойэнергетикой?

— Мг-м. Ну, ладно, об этом поговорим в другой раз. Главное,он нашелся. Юный талантливый журналист Джозеф Кац, вундеркинд, литературныйМоцарт, и еврейский сирота Ося, который умирал от прогерии и воскрес благодарявливанию таинственного препарата, — одно лицо.

Бокий аккуратно сложил фотографии, вырезки. Федор заметил,как в ту же папку легла распечатка донесения.

— Что ты смотришь так хмуро? — спросил Глеб Иванович,запирая сейф. — Думаешь, я собираюсь превратить Осю в подопытного кролика?Похитить, привезти в Москву, вскрыть и посмотреть, что там у него внутри?

— Нет. Я думаю, вы этого не сделаете.

— Спасибо на добром слове. Чтобы ты окончательно успокоилсяи мог соображать, я тебе гарантирую: Таню твою никто не тронет, во всякомслучае, пока ты не вернешься из Германии.

— Откуда? — Федору показалось, что он ослышался.

— Ты отправляешься в субботу. Надеюсь, немецкий не забыл?Паспорт твой уже готов, все формальности улажены. Теперь замри и слушай меняочень внимательно.

Москва, 2007

Федор Федорович открыл глаза, увидел высокий белый потолок,матовый шар люстры. Темно-синяя штора покачивалась от легкого ветра. В открытуюфорточку влетали обычные утренние звуки. Гул машин, скрип качелей на детскойплощадке, голоса, смех, воробьиный щебет. Пахло мокрым снегом, бензином,лимоном и ванилью. Осторожно повернув голову, он увидел на прикроватнойтумбочке банку крема, градусник, раскрытую, перевернутую обложкой вверх, книгу.Названия прочитать не удалось, на глянец обложки падали блики. Дальше, за тумбочкой,параллельно кровати, стояла раскладушка, застеленная пледом. Сверху валялсяалый шелковый халат.

Что-то произошло. Впервые он проснулся не от боли, а простотак, потому что наступило утро. Ломота, жар, озноб, омерзительная влажность игрубость белья, все это осталось, но уже не мешало воспринимать реальность.Вернулись краски, звуки, запахи. Он не понимал, рад ли этому.

«Из чистилища назад, в жизнь. Сколько раз повторяется всетот же мучительный маршрут? Почему я не могу уйти совсем? Что держит меня?» —думал он, разглядывая свою сморщенную костлявую руку.

Кожа потрескалась, слегка лоснилась, пахла лимоном иванилью. Кто-то постоянно смазывал все его тело кремом. Кормил его с ложкижидкой кашей и фруктовым пюре. Выносил из под него судно. Менял белье. Измерялтемпературу. Аккуратно подстригал слоящиеся ногти. Гладил по голове. Иногда онслышал ласковый шепот, или музыку где-то в глубине квартиры, или приглушенныеголоса, мужской и женский.

Сквозь запахи чистого белья, крема, овсянки, мятых печеныхяблок иногда проступал слабый аромат меда и лаванды. Так пахли волосы и кожаТани.

Он не знал, сколько прошло времени, и не хотел знать. Рукамедленно опустилась, скользнула с края кровати вниз. Шевельнулись пальцы, постарой привычке пытаясь зарыться в жиденькую мягкую шерсть, почесать за ухом,проверить, не сух ли собачий нос, почувствовать волну радости, быстрое виляниехвоста, мокрые теплые касания языка, тактичное тихое тявканье. Но рукавстретила пустоту.

«Адам, где ты? Животные лишены бессмертной души, но стольколюбви не может совсем исчезнуть, стать пустотой. Закон сохранения энергии. Яслишком долго живу, чтобы сомневаться в универсальности этого закона. Где ты,Адам? Придет время, узнаю. Или нет. Не так. Узнаю, когда время уйдет, разомкнетсвои свинцовые объятья, отпустит меня на свободу. Почему не сейчас? Долги,старые долги не заплачены».