– Так, Джонни? – снова спросил Вейзак.

– Мне кажется…

Внезапно сквозь толпу репортеров протиснулся Дюссо. Джонниподумал, что он собирается сделать какое-то опровержение. Затем он увидел, какДюссо стаскивает что-то с шеи.

– Пускай продемонстрирует нам свои способности, – сказалДюссо. Он держал медальку на тонкой золотой цепочке. – Посмотрим, что высделаете с этим.

– Ничего вы не посмотрите, – сказал Вейзак. Его седоватыегустые брови грозно сдвинулись, и он воззрился на Дюссо, как пророк Моисей. –Это человек не цирковой факир, сэр!

– А что, если вы меня дурачите? – спросил Дюссо. – Либо онможет, либо нет, верно? Пока вы нам тут рассказывали обо всем, я и сам подумалкое о чем. Например, о том, что такие парни ничего не могут сделать, когда ихпросят, а значит, им грош цена.

Джонни окинул взглядом репортеров. Они смотрели на него вовсе глаза, нетерпеливо ожидая ответа. Исключение составлял Брайт, у которогобыл несколько смущенный вид. Джонни вдруг почувствовал себя христианином,брошенным в яму ко львам. Они все равно будут в выигрыше, подумал он. Если ясмогу сказать ему что-нибудь интересное, они получат материал на первую полосу.Если не смогу или откажусь, состряпают фельетон.

– Ну что? – спросил Дюссо. Медаль раскачивалась на цепочке,зажатой в кулаке.

Джонни взглянул на Вейзака, но тот с отвращением отвернулся.

– Дайте-ка ее сюда, – сказал Джонни.

Дюссо передал медаль. Джонни положил ее на ладонь. Этооказалась медаль с изображением святого Христофора. Джонни выпустил тонкуюцепочку и, когда она с сухим шуршанием выросла желтой горкой на ладони, прикрылее рукой.

Наступила мертвая тишина. У двери стояла группа врачей имедсестер; к ним присоединились несколько больных – они уже выписались,собирались уходить и были поэтому в верхней одежде. В конце коридора, ведущегов комнату отдыха с телевизором и настольными играми, сгрудились больные. Из главноговестибюля подошли посетители. Воздух был наэлектризован, как будто где-то рядомпроходила линия высокого напряжения.

Джонни, бледный и худой, в белой рубашке и мешковатыхджинсах, стоял молча. Он так сжал медаль в правой руке, что при свете телевизионныхюпитеров были ясно видны вздувшиеся вены. Перед ним в темном костюме стоялДюссо, спокойный, непогрешимый и суровый, как судья. Время словно остановилось.Ни кашля, ни шепота.

– О-о, – тихо сказал Джонни… и затем: – Вот как?

Пальцы его медленно разжались. Он взглянул на Дюссо.

– Ну? – спросил Дюссо, но уже совсем другим голосом: вся егоагрессивность вдруг исчезла. Исчез и усталый, нервный молодой человек, толькочто отвечавший на вопросы репортеров. На губах Джонни играла полуулыбка, ноничего теплого в ней не было. Голубые глаза потемнели, взгляд их стал холодными отсутствующим. У Вейзака мороз пробежал по коже. Потом он рассказывал, чтоувидел лицо человека, наблюдающего в сильный микроскоп интересную разновидностьинфузории туфельки.

– Это медаль вашей сестры, – сказал Джонни, обращаясь кДюссо. – Ее имя было Анна, но все звали ее Терри. Это ваша старшая сестра. Вылюбили ее. Боготворили землю, по которой она ходила.

Внезапно голос Джонни Смита неузнаваемо и жутко изменился.Теперь это был высокий, срывающийся и неуверенный голос мальчишки-подростка.

– Это тебе, Терри, на случай, если будешь переходитьЛисбон-стрит на красный свет или пойдешь гулять с каким-нибудь парнем из… Незабудь, Терри… не забудь…

Толстуха, спрашивавшая у Джонни, кого демократы выдвинут вбудущем году кандидатом на пост президента, испуганно охнула. Один изтелеоператоров хрипло пробормотал: «Боже правый!»

– Хватит, – прошептал Дюссо. Лицо его посерело, глазавыкатились, а на нижней губе заблестела слюна. Руки бессильно потянулись кмедали, золотая цепочка была теперь обмотана вокруг пальцев Джонни. Медальпокачивалась, отбрасывая гипнотические лучи света.

– Не забывай меня, Терри, – умолял мальчишеский голос. – И…не прикасайся, пожалуйста… ради бога, Терри, не прикасайся…

– Хватит! Хватит, сукин сын!

Джонни вновь заговорил своим голосом:

– Она не могла без наркотиков. Потом перешла на чистыйспирт, а в двадцать семь лет умерла от разрыва сердца. Но она носила вашподарок десять лет, Родж. Она помнила о вас. Никогда не забывала. Никогда незабывала… Никогда… никогда… никогда…

Медаль выскользнула из пальцев Джонни и упала на пол стонким, мелодичным звоном. Джонни спокойно, холодно и отрешенно смотрел впустоту. Дюссо, сдавленно рыдая, ползал у его ног в поисках медали, а вокругцарило полное оцепенение.

Сверкнула фотовспышка, лицо Джонни просветлело и сталопрежним его лицом. На нем появилось выражение ужаса, а затем жалости. Оннеуклюже присел рядом с Дюссо.

– Извините, – сказал он. – Извините, я не хотел…

– Дешевка, ловчила! – завопил Дюссо. – Это ложь! Ложь! Вселожь! – Он неловко ударил Джонни ладонью по шее, и тот свалился, сильностукнувшись головой об пол. Из глаз посыпались искры.

Поднялся шум.

Джонни как в тумане увидел Дюссо – тот яростно пробивался квыходу. Вокруг Джонни толпились люди, их ноги казались ему внезапно выросшимлесом. Рядом очутился Вейзак и помог ему сесть.

– Джон, как вы? Сильно он вас?

– Не так сильно, как я его. Все нормально. – Джоннипопытался подняться. Чьи-то руки помогли ему. Его покачивало и подташнивало;еще немного – и вывернет наизнанку. Произошла ошибка, ужасная ошибка.

Полная женщина, спрашивавшая насчет демократов, пронзительновскрикнула. Дюссо грохнулся на колени, хватаясь за рукав ее цветастой блузы, азатем устало вытянулся на кафеле около двери, к которой так рвался. Медаль сизображением святого Христофора была по-прежнему у него в руке.

– Потерял сознание, – сказал кто-то. – Глубокий обморок.

– Я виноват, – сказал Джонни Сэму Вейзаку. Ему сдавили,сжали горло слезы раскаяния. – Это я во всем виноват.

– Нет, – сказал Сэм. – Нет, Джон.

Джонни высвободился из рук Вейзака и направился к лежавшемуДюссо, который начал приходить в себя и моргал, тупо глядя в потолок. К немуподошли двое врачей.

– Что с ним? – спросил Джонни. Он повернулся к репортерше вбрючном костюме, но та в страхе метнулась от него.

Джонни повернулся в другую сторону, к телерепортеру, которыйспрашивал, были ли у него прозрения до аварии. Джонни вдруг почувствовал, чтонепременно должен кому-нибудь все объяснить.