Гарион никогда ничего подобного не испытывал. Он многовремени проводил в седле, иногда неделями не слезал с лошади. И конечно,заботился о своих лошадях, в общем не испытывая к ним личной привязанности. Длянего лошадь была лишь средством передвижения, способом добраться из одногоместа в другое, и езда верхом никогда особенного удовольствия не доставляла. Нос этим жеребцом, Кретьеном, все было совсем по-другому. Они скакали по буройзимней траве к холму, стоящему в миле от них, рядом был Эрионд на своем гнедомжеребце, и по телу Гариона пробежал электрический разряд от того, что ончувствовал, когда конь перекатывал под ним упругими мышцами.

Когда они взлетели на вершину холма, Гарион задыхался, ноиспытывал ни с чем не сравнимое удовольствие. Он натянул поводья, и Кретьенвзвился на дыбы, перебирая в воздухе копытами; он хотел скакать дальше.

– Ну, теперь ты знаешь, что это такое? – спросилЭрионд, широко улыбаясь.

– Да, – смеясь, признался Гарион. – Теперьзнаю. Понять не могу, почему я раньше не испытывал ничего похожего.

– Все дело в коне, – наставительно произнесЭрионд, искоса взглянув на Гариона. – Теперь у тебя многое изменится.

– Ну и прекрасно, – ответил Гарион. – Мне уженадоело жить по-старому. – Он указал рукой на длинную цепь холмов,вырисовывающуюся вдали на фоне ясного голубого неба. – Поедем посмотрим,что за ними, – предложил он.

– А почему бы и нет? – рассмеялся Эрионд. Так онии сделали.

Императорская свита была хорошо вымуштрована, поэтому добраяее часть поскакала вперед, чтобы разбить лагерь как раз на полпути к побережьюи заняться приготовлением к ночлегу. На следующее утро встали рано и двинулисьв путь по заснеженной дороге, а к полудню добрались до вершины холма, скоторого была видна гладь Восточного моря. Волны не спеша перекатывались подзимним солнцем, неясные желтоватые очертания берегов тонули в туманной дымке.Внизу, в мелкой бухте с изрезанными берегами, стояло на якоре десятка двакораблей со спущенными красными парусами. Гарион с недоумением взглянул на Закета.

– Все то же вульгарное хвастовство, о котором я ужеговорил, – пожал плечами Закет. – Я приказал, чтобы эти кораблипривели сюда из порта в Ктэне. Около дюжины понадобится, чтобы перевезти всехмоих приспешников и подхалимов, а также более скромных людей, которыедействительно делают дело. Еще дюжина нужна, чтобы окружить наше путешествиеподобающей пышностью. Пышность же нужна, Гарион, чтобы люди случайно не приняликороля или императора за честного человека.

– Странное у вас сегодня настроение.

– Может быть, это еще один запоздалый симптом болезни.Помните, Лизелль о них говорила. Сегодня мы переночуем на кораблях, а завтра свосходом отправимся в путь.

Гарион кивнул и, с сожалением передавая поводья конюху,потрепал Кретьена по гриве.

Судно, на которое их переправили на пароме с песчаногоберега, было великолепно. В отличие от низких кают на тех кораблях, на которыхГариону до сих пор доводилось плавать, помещения здесь были почти размером скомнаты в довольно большом доме. Вскоре он сообразил, почему на других корабляхкаютам отводилось так мало места – все основное пространство там занимал груз.На этом же корабле единственным грузом всегда был император Маллореи.

На ужин в слабо освещенную столовую на борту плавучегодворца Закета были поданы омары. За последнюю неделю непредсказуемый императорпоглощал все внимание Гариона, и у него не было времени поговорить со своимидрузьями. Поэтому теперь, когда все рассаживались за столом, он специальнозанял место как можно дальше от маллорейца. Он чувствовал себя непринужденно.Сидя между Польгарой и Дарником, Сенедра и Бархотка развлекали императораостроумной женской болтовней.

– У тебя усталый вид, Гарион, – заметила Польгара.

– Я все время находился в напряжении, – ответилон. – Этот человек постоянно меняется. Всякий раз, когда мне кажется, чтоя наконец-то раскусил его, он вдруг становится совершенно другим.

– Не надо так говорить о людях, мой дорогой, –посоветовала она мягко, дотронувшись до его руки. – Это свидетельствует осумбуре в твоей душе.

– А это что, едят? – спросил Дарник, брезгливоткнув ножом в ярко-красного омара, который, растопырив клешни, казалось,уставился на него с блюда выпуклыми глазами.

– Для этого существуют щипцы, Дарник, – объяснилаПольгара спокойно.

Он отодвинул от себя тарелку.

– Я не собираюсь есть нечто, похожее на большогокрасного клопа, – заявил он, постепенно распаляясь. – Всему естьпредел.

– Омар – это деликатес, Дарник, – сказала она.

– Для некоторых улитки тоже деликатес, – фыркнулон.

Глаза Польгары сверкнули, но она сдержала гнев и продолжалатем же спокойным тоном:

– Тогда можно попросить убрать его и принести тебечто-нибудь другое.

Гарион переводил взгляд с Дарника на Польгару и обратно. Но,решив, что они уже достаточно давно знакомы и нечего церемониться, спросилнапрямик:

– В чем дело, Дарник? Ты сердит, как барсук, у которогоразболелся нос.

– Да все нормально, – огрызнулся Дарник.

Гарион начал кое-что понимать. Он вспомнил, как Андельпросила тетушку Польгару за Тофа. Он посмотрел на немого великана, который,опустив глаза в тарелку, хотел, казалось, сделаться невидимым. Затем он перевелвзгляд на Дарника, намеренно не смотревшего в сторону своего бывшего друга.

– Ага, – сказал он, – теперь я, кажется,понимаю. Тетушка сообщила тебе нечто очень неприятное. Некто, кого ты оченьлюбил, сделал нечто такое, что тебя разгневало. И тогда ты сказал ему то, о чемсейчас сожалеешь, ибо выяснилось, что у него тогда не было выбора и врезультате он поступил правильно. Ты хотел бы с ним помириться, но не знаешькак. Поэтому и ведешь себя подобным образом – грубишь тетушке Польгаре?

Дарник был ошеломлен. Сначала он залился краской, затемпобледнел.

– Я не собираюсь все это слушать, – вскричал он,вскочив на ноги.

– Ну, присядь же, Дарник, – попросил егоГарион. – Кончай сердиться, давай лучше подумаем, как можно все уладить.

Не в силах выдержать взгляд Гариона, Дарник опустил глаза,пунцовый до корней волос.

– Я с ним плохо обращался, Гарион, – пробормоталон.