Но вдруг он остановился и обернулся. На миг Уинифред показалось, что Дарлинг смотрит прямо на нее, что он как-то сумел разглядеть ее через крошечную щель в панельном массиве. Но Дарлинг лишь скользнул по стене взглядом и остановился на чем-то перед ней.

Портрет, который она оставила на софе.

Уинифред задохнулась и закрыла рот рукой. Бесшумно изменив положение, она передвинулась влево. Теперь она могла разглядеть край софы и лицо Дарлинга.

Он подошел к стене и взял в руки портрет. Дыши Уинифред чуть громче, он бы непременно ее услышал; но, поскольку физическая сила являлась ее слабой стороной, скрытность должна была стать сильной. Она выучилась дышать так тихо, что не запотело бы и зеркальце у нее под носом.

Дарлинг долго рассматривал портрет. И чем дольше он смотрел, тем шире на его лице расползалась идиотская улыбка. Уинифред заметила, что когда он улыбается – вот так, как сейчас, по-настоящему, – его темные глаза превращаются в узкие щелочки.

Спохватившись, она отвела от Дарлинга взгляд. Наверное, ей должно быть неприятно от того, что какой-то молодой человек разглядывает ее портрет, да еще и с такой жуткой улыбкой. Почему же ей это не неприятно?

Наконец Дарлинг кашлянул, повертел головой по сторонам и… сунул лист бумаги под жилет. Уинифред едва подавила гневный вскрик. Вот нахал! Как он смеет красть ее собственность?!

Запахнувшись, юноша как ни в чем не бывало зашагал в левое крыло, унося с собой портрет.

Главное, чтобы этот идиот случайно его не помял.

В коридоре было очень темно. Уинифред едва могла разглядеть собственные руки, а единственным источником света были тонкие щели между деревянными панелями. С другой стороны была холодная каменная стена, она один раз случайно задела ее локтем и тут же брезгливо отдернулась, не желая испачкаться в пыли и паутине.

Сначала Уинифред показалось, что здесь просто пахнет затхлостью, но потом она различила пряный аромат свежеприготовленной еды. Должно быть, этот коридор и кухня имеют общую систему вентиляции.

Не желая касаться стен, Уинифред прижала скрещенные руки к груди и осторожно начала пробираться влево, держась на расстоянии от подсвеченных панелей. Коридор был узкий, но высокий, она могла идти, не сгибаясь. Когда Уинифред слишком сильно склонялась в сторону, край кринолина шуршал. Тогда она прикусывала язык, останавливалась, молча чертыхалась и продолжала идти.

Вскоре она поняла, что коридор завел ее в тупик. Но впереди была не стена, а маленькая дверца. За ней раздавался уже знакомый ей шум – стук ножа по разделочной доске, шипение пара, низкий голос что-то напевающей поварихи. Должно быть, раньше по этому коридору прислуга разносила блюда, не попадаясь на глаза хозяевам и гостям.

Подойдя ближе, Уинифред вслепую пробежалась по двери кончиками пальцев и наконец нашла, что искала, – небольшую вертикальную выемку. Вынув из рукава ключик, она вставила его в скважину. Тот вошел без малейшей помехи.

Значит, это служебный ключ, а не от Большого кабинета. Интересно, приведет ли ее туда коридор?

Уинифред беззвучно вынула ключ и начала двигаться в другую сторону. На повороте ход вдруг расширился и превратился в маленькую глухую комнатку. По ее подсчетам, она должна была находиться как раз где-то рядом с Большим кабинетом.

Выдохнув, Уинифред расправила юбки и огляделась. Здесь панелей уже не было, со всех четырех сторон комната была отделана камнем. Свет падал только из коридора, но его было недостаточно, чтобы осмотреть помещение.

Она наугад стала пробираться вперед и через три шага наткнулась на стол. На нем угадывались очертания керосиновой лампы. Пошарив руками, Уинифред обнаружила рядом и коробок спичек. Управиться с такой лампой она могла даже во сне. Через минуту комната осветилась так ярко, что она заморгала и отвела взгляд.

Помещение оказалось столовой для прислуги. На крепко слаженном, но грубо отесанном столе красовались глубокие полоски от ножа, пятна разлитого керосина и соскобленного свечного воска. На спинке одного из двух простых деревянных стульев висел испачканный, плохо пахнущий фартук, к которому Уинифред не прикоснулась бы и за сотню фунтов. Стены были покрыты дешевой свинцовой краской. Кто-то чисто вымел пол, потому что слой пыли был ровным, хотя и толстым.

Уинифред передернуло от отвращения. Подхватив лампу, она обошла все углы. Кроме ее собственных следов, на пыльном полу не было ничьих отпечатков.

Отчаявшись, она в последний раз огляделась, и тут взгляд ее упал на темный прямоугольник в стене, отделяющий комнату от Большого кабинета.

Лампа осветила дверь – примерно такого же размера, как та, что вела на кухню. Уинифред подергала за ручку, но проход оказался заперт. Тогда она поставила керосиновую горелку на пыльный пол и отперла дверцу ключом. Ее обдало волной холода. Оставив ключик в скважине, она наклонилась и нырнула внутрь.

В комнате было темно, почти так же, как в кабинете мистера Уоррена. Окно закрывали широкие деревянные ставни, в щелки между ними пробивались золотистые нити робкого полуденного солнца. И все же их было недостаточно, чтобы осветить такую комнату – большую, холодную и мрачную.

Уинифред поежилась. Камин здесь, похоже, не разжигали с самой зимы. Иначе она не могла объяснить, почему отсюда несло таким обжигающим холодом.

К ее сожалению, ничего примечательного в кабинете не оказалось. В отличие от Малого кабинета, здесь не было ни статуэток, ни цветов, ни ковров – словом, ничего, что создавало бы уют. Высокие полки уставлены бумажными папками и бухгалтерскими книгами. Письменный стол пуст. Пустовали ящики комодов и даже коробка для мусора, обложенная изнутри коричневой бумагой. Уинифред задвинула ее на место.

И тут свет лампы вдруг зацепил кое-что еще.

К дальней стенке стола были прислонены несколько картин – все в пыли и паутине. Уинифред поднесла свет ближе и брезгливо, двумя пальцами, выдвинула крайнюю. Деревянная рама была тяжелой, картина с треском упала на пол лицом вверх. Обойдя ее, Уинифред присела.

Это оказался довольно старый портрет мужчины средних лет – масло потрескалось и потеряло первоначальный цвет. У мужчины было грубое, жесткое лицо с широкими скулами, губы сурово поджаты. Он был немолод, но темные волосы еще не тронуло серебро. Черные непроницаемые глаза глядели на художника с настороженным презрением, а у рта были проложены глубокие морщины, какие появляются, если человек на своем веку больше хмурился, чем улыбался. На обратной стороне портрета ничего не было – ни имени, ни даты.

Заинтригованная, Уинифред отодвинула следующий портрет. На нем была изображена женщина – тоже немолодая, но привлекательная неуловимой, изящной красотой аристократизма. У нее были