Соображать некогда было. Не было уже времени,и Федот Евграфыч только главное решил: увести немцев. Увлечь их за собой,заманить, оттянуть от последних своих бойцов. А решив это, не таясь уже,вскочил, шарахнул по двум фигурам, что над Галей склонились, полоснул очередьюпо топоту в кустах и, пригнувшись, бросился подальше от Синюхиной гряды, клесу.

Он не видел, попал ли в кого: не до того было.Сейчас сквозь немцев прорваться надо было, себя в целости до леса донести идевчат уберечь. Уж их-то, последних, непременно уберечь он был должен, обязанбыл перед совестью своей мужской и командирской. Хватит тех, что погибли. Погорло хватит, до конца жизни.

Давно старшина так не бегал, как в тот вечер.Метался по кустам, юлил меж валунов, падал, поднимался, снова бежал и сновападал, уходя от пуль, что сшибали листву над головой. Жалил в мелькающиеповсюду фигуры короткими очередями и шумел. Кусты ломал, топал, орал дохрипоты, потому что не имел он права отходить, фрицев за собой не увлекая.Приходилось заманивать, с огнем играть.

За одно он почти был спокоен: немцы в кольцовзять его не могли. И местности не знали; и маловато их для этого оставалось,и, главное, хорошо они ту внезапную стычку запомнили, тот встречный бой: соглядкой бегали. Поэтому легко он пока уходил, пока нарочно дразнил фрицев,злил их, чтоб не оставляли погони, чтоб не опомнились и не поняли, что один онздесь, если строго судить. Один.

Опять же туман помогал: та весна туманистойбыла. Чуть солнце за горизонт уходило, низины словно дымком подергивались,туман слоился, цеплялся за кусты, и в густом том молоке не то, что человек —полк свободно бы спрятался. Васков в любой момент мог в облако это нырнуть — иищи его! Но беда в том была, что белесые языки эти к озерам ползли, а он,наоборот, к лесу норовил фрицев вывести и поэтому нырял в туман тогда лишь,когда уж совсем невмоготу становилось. А потом опять выныривал: здрасте, фрицы,я живой…

А в общем, конечно, везло. И в меньшихперестрелках, случалось, из человека сито-решето делали, а тут пронесло.Вдосталь в салочки со смертью наигрался, но до леса не один добежал: вся этакомпания за ним ввалилась, и тут его автомат щелкнул в последний раз и замолк.Патроны кончились, перезарядить нечем было, и так он старшине руки отмотал, чтоФедот Евграфыч сунул его под валежник и стал отходить налегке — безоружным.

Тумана здесь не было, а пули в стволы чокали —только щепа летела. Теперь можно было отрываться, теперь о себе подумать самоевремя настало, но немцы, разъярившись, все-таки взяли его в полукольцо и гналибез передыху, надеясь, видно, прижать к болотам и взять живым. Положение у нихтакое создалось, что будь старшина на месте их командира, тоже бы орденов за«языка» не пожалел, отвалил бы хоть пригоршню.

И только он так подумал, только обрадоватьсяуспел, что целить в него вроде не должны, как тут же в руку ударило. В мякоть,пониже локтя, и Федот Евграфыч впопыхах-то не понял, не разобрался, решил, чтосук ненароком зацепил, как теплое по кисти потекло. Не сильно, но густо: пулявену тронула. Похолодел Васков: с дыркой много не навоюешь. Тут осмотретьсянужно, рану перевязать, передохнуть, тут сквозь цепь не попрешь, не оторвешься.Одно оставалось: к болотам отходить. Ног не жалея.

Все он вложил в этот бег, без остатка. Сердцеуж в глотке где-то булькало, когда к приметной сосне выскочил. Схватил слегу,заметил, что пять их осталось, да размышлять некогда было. Лес трещал поднемецкими ногами, звенел немецкими голосами и пел немецкими пулями.

Как через болото до острова брел — начисто изголовы выскочило. Опомнился только там, под корявыми сосенками. От холодаопомнился: трясло его, било, зубы пересчитывая, И рука ныла. Ломило ее отсырости, что ли…

Сколько времени он тут лежал, Федот Евграфычвспомнить не мог. Выходило, немало, потому что тишина вокруг стояла мертвая:немцы отошли. Туман уплотнился к рассвету, вниз осел, и от мокрядки тойпробирало Васкова до самой последней косточки. Однако кровь из раны больше нетекла, рука аж до плеча в грязи болотной была, дырку, видать, залепило, истаршина отколупывать ее не стал. Замотал сверху бинтом, что, по счастью, вкармане оказался, и огляделся.

За лесом уже светало, и высоко над болотомнебо поигрывало сполохами, отжимая туман к земле. Но здесь, на дне чаши, былокак в ледяном молоке, и Федот Евграфыч, трясясь в ознобе, с тоской думал озаветной фляжке. Одно спасение было — прыгать, и он скакал, пока пот не прошиб.К тому времени и туман редеть начал. Можно было и оглядеться.

С немецкой стороны ничего опасного ненаблюдалось, как Васков ни вглядывался. Конечно, фрицы и затаиться могли, егоназад поджидая, но вероятность этого совсем уж была невелика: по их понятиям,болото непроходимым было, и, значит, старшина Васков давно для них утопленник.

А в нашу сторону, в ту, что к разъезду вела,прямо к Марии Никифоровне, в ту сторону Федот Евграфыч особо не глядел. В тойстороне опасностей никаких не было, в той стороне, наоборот, жизнь была: спиртаполкружечки, яишенка с салом да ласковая хозяйка. И не глядеть бы ему в тусторону, отвернуться бы от соблазна, но помощь оттуда что-то не шла и не шла, ипоэтому он все-таки туда поглядывал.

Чернело там что-то. Что чернело, не могстаршина разобрать, В миг какой-то даже дойти до пятна этого хотел, посмотреть,но запыхался от подскоков своих и решил отдышаться. А когда отдышался, рассвелоуже достаточно, и понял он, что чернеет в болотной топи. Понял и сразувспомнил, что у приметной сосны осталось теперь пять вырубленных им слег. Пять— значит, боец Бричкина полезла в топь эту, трижды клятую, без опоры…

И осталось от нее армейская юбка. А большеничего не осталось — даже надежд, что помощь придет…

…И вспомнил вдруг Васков утро, когдадиверсантов считал, что из лесу выходили. Вспомнил шепот Сони у левого плеча,растопыренные глаза Лизы Бричкиной, Четвертак в чуне из бересты. Вспомнил игромко, вслух сказал:

— Не дошла, значит, Бричкина…

Глухо проплыл над болотом хриплый,простуженный голос, и опять все смолкло. Даже комары без звона садились тут, вгиблом этом месте, и старшина, вздохнув, решительно шагнул в болото. Брел кберегу, налегая на слегу, думал о Комельковой и Осяниной, надеялся, что живы. Иеще думал о том, что всего оружия у него — один наган на боку.