И дождался. Вылез диверсант этот с распухшейот комаров рожей на верную свою гибель: пить им там, что ли, захотелось. Вылезосторожно, с автоматом под рукой и двумя флягами у пояса. Долго всматривался,слушал, но отклеился-таки от стены и к колодцу направился. И тогда Васковмедленно поднял наган, затаил дыхание, как на соревнованиях, и плавно спустилкурок. Треснул выстрел, и немца с силой швырнуло вперед. Старшина для верностиеще раз выстрелил в него, хотел было вскочить, да чудом уловил вороненый блескствола в щели перекошенной двери и замер. Второй — тот, раненый — прикрывалсвоего, все видел, и бежать к колодцу — значило получить пулю.

Похолодел Васков: даст сейчас подбитый этоточередь. Просто так, в воздух: гулкую, тревожную, и все. Вмиг притопают немцы,прочешут лес, и кончилась служба старшины. Второй раз не убежишь.

Только не стрелял что-то этот немец. Ждалчего-то, водил стволом настороженно и не сигналил. Видел, как товарищ его рыломв сруб уперся, еще дергаясь, видел, а на помощь не звал. Ждал… Чего ждал?…

И понял вдруг Васков. Все понял: себя спасает,шкура фашистская. Плевать ему на умирающего, на приказ, на друзей своих, что козерам ушли: он сейчас только о том думает, чтоб внимание к себе не привлечь.Он невидимого противника до ужаса боится и об одном лишь молится: как бы втихуюотлежаться за бревнами в обхват толщиной.

Да, не героем фриц оказался, когда смерть вглаза заглянула. Совсем не героем, и, поняв это, старшина вздохнул соблегчением.

Сунув наган в кобуру, Федот Евграфыч осторожноотполз назад, быстро обогнул скит и подобрался к колодцу с другой стороны. Какон и рассчитывал, раненый фриц на убитого не глядел, и старшина спокойноподполз к нему, снял автомат, сумку с запасными обоймами с пояса и незамеченнымвернулся в лес.

Теперь все от его быстроты зависело, потомучто путь он выбрал кружной. Тут уж рисковать приходилось, и он рисковал — ипронесло. Вломился в соснячок, что к гряде вел, и тогда только отдышался.

Здесь свои места были, брюхом исползанные.Здесь где-то девчата его прятались, если не подались на восток. Но хоть и велелон им отходить в случае чего, а не верилось сейчас Федоту Евграфычу, чтовыполнили они приказ его слово в слово. Не верилось и не хотелось верить.

Тут он передохнул, послушал, не слышно ли гденемцев, и осторожно двинулся к Синюхиной гряде путем, по которому сутки назадшел с Осяниной. Тогда все еще живы были. Все, кроме Лизы Бричкиной…

Все-таки отошли они. Недалеко, правда: за речку,где прошлым утром спектакль фрицам устраивали. А Федот Евграфыч про это неподумал и, не найдя их ни в камнях, ни на старых позициях, вышел на берег ужене для поисков, а просто в растерянности. Понял вдруг, что один остался, совсемодин, с пробитой рукой, и такая тоска тут на него навалилась, так все в головеспуталось, что к месту этому добрел уже совсем не в себе. И только на коленипривстал, чтоб напиться, шепот услышал:

— Федот Евграфыч… И крик следом:

— Федот Евграфыч!… Товарищ старшина!…

Голову вздернул, а они через речку бегут.Прямо по воде, юбок не подобрав. Кинулся к ним: тут, в воде, и обнялись.Повисли на нем обе сразу, целуют — грязного, потного, небритого…

— Ну что вы, девчата, что вы!…

И сам чуть слезы сдержал. Совсем уж с ресницсвисали: ослаб, видно. Обнял девчат своих за плечи, да так они втроем и пошлина ту сторону. А Комелькова все прижаться норовила, по щеке колючей погладить.

— Эх, девчонки вы мои, девчоночки! Съели-тохоть кусочек, спали-то хоть вполглазика?

— Не хотелось, товарищ старшина…

— Да какой я вам теперь старшина, сестренки? Ятеперь вроде как брат. Вот так Федотом и зовите. Или Федей, как маманя звала…

В кустах у них мешки сложены были, скатки,винтовки. Васков сразу к сидору своему кинулся. Только развязывать стал, Женяспросила:

— А Галка?…

Тихо спросила, неуверенно: поняли они уж все.Просто уточнение требовалось. Старшина не ответил. Молча мешок развязал, досталчерствый хлеб, сало, фляжку. Налил в три кружки, хлеба наломал, сала нарезал.Роздал бойцам и поднял кружку.

— Погибли наши товарищи смертью храбрых.Четвертак — в перестрелке, а Лиза Бричкина в болоте утопла. Выходит, что сСоней вместе троих мы уже потеряли. Это так. Но ведь зато сутки здесь, вмежозерье, противника кружим. Сутки!… И теперь наш черед сутки выигрывать. Апомощи нам не будет, и немцы идут сюда. Так что давайте помянем сестренокнаших, там и бой пора будет принимать. Последний, по всей видимости…

Бывает горе — что косматая медведица.Навалится, рвет, терзает — света невзвидишь., А отвалит — и ничего, вроде можнодышать, жить, действовать. Как не было.

А бывает пустячок, оплошность. Мелочь, но засобой мелочь эта такое тянет, что не дай бог никому.

Вот такой пустячок Васков после завтракаобнаружил, когда к бою готовиться стали. Весь сидор свой перетряхнул, по трираза вещь каждую перещупал — нету, пропали.

Запал для второй гранаты и патроны для наганамелочью были. Но граната без запала — просто кусок железа. Немой кусок, какбулыжник.

— Нет у нас теперь артиллерии, девоньки.

С улыбкой сказал, чтоб не расстраивались. Аони, дурехи, заулыбались в ответ, засияли.

— Ничего, Федот, отобьемся!

Это Комелькова сказала, чуть на имениспоткнувшись. И покраснела. С непривычки, понятное дело, командира трудно поимени называть.

Отстреливаться — три винтаря, два автомата данаган. Не очень-то разгуляешься, как с десятка полоснут. Но, надо полагать,свой лес выручит. Лес да речка.

— Держи, Рита, еще рожок к автомату. Толькоиздаля не стреляй. Через речку из винтовки бей, а автомат прибереги. Какфорсировать начнут, он очень даже пригодится. Очень. Поняла ли?

— Поняла, Федот…

И эта запнулась. Усмехнулся Васков.

— Федей, наверно, проще будет. Имечко у менянекруглое, конечно, но уж какое есть…