– Что, посчитал уже? – обиженно начал Котенок. Но замолчал –наверное, понял, что сейчас не время для мелких обид и подначек. Сталумываться, как всегда, когда был чем-то смущен. Потом предложил: – Давайсделаем так, Данька. Я подлечу к башне с одной стороны и отвлеку Летящих. А тыпостараешься проникнуть потихоньку и освободить Лэна.

– Ладно, – невесело согласился я. – Начнем.

Мы прятались в ущелье, и Летящие нас разглядеть не могли.Вряд ли им придет в голову, что кто-то рискнет штурмовать башню. Тем более чтоих там целая куча…

Расправив Крыло, я придирчиво осмотрел его. Оно было новым –то, которое ранил Летящий, пришлось выбросить. Еще одно было туго скатано иприторочено к поясу. Для Лэна.

– Удачи тебе, Данька, – сказал Солнечный котенок.

– И тебе тоже, – пожелал я.

Низко-низко, над самыми скалами, я полетел, огибая долину.Выбрал удобную расщелину и залег там, глядя на башню. Она торчала посредиболота, как черная свеча на пироге из дерьма. В окнах дрожала тьма – ячувствовал ее даже на таком расстоянии.

А еще я чувствовал, что там – Лэн.

Когда маленькая светящаяся искорка – Солнечный котенок –вылетела из ущелья и понеслась к башне, постепенно набирая высоту и скорость, японял, что мое время пришло. Расправив Крыло, я прыгнул со скалы, поймал ветери помчался, почти не шевеля Крыльями. Странно, что совсем недавно я боялсявысоты. Это оказалось так просто – летать…

У основания башни я приземлился, сложил Крыло и посмотрел вверх.Котенок описывал круги над вершиной, как мотылек вокруг лампы. Здорово, еслиЛетящие отвлеклись на него и меня не видят… Настоящим взглядом я окинул камни,из которых сложили башню, пытаясь увидеть дверь. И увидел. Деревянную, сбитуюиз грубых досок. И как я ее сразу не заметил?

Схватившись за ручку – грубо прибитую деревяшку, – я дернулдверь на себя. И в глаза мне ударил свет!

Вряд ли его можно было назвать Настоящим. Он сложился изсерого вечернего сумрака, и резкого света фонарей, и кинжальных пучков света изокон… Ой-ой-ой, как тяжело с Настоящим зрением смотреть на электрические лампы!

Дверь была Потаенной. Второй из трех, ведущих на Землю. Ястоял перед порогом, который вел на площадь. И площадь эту, выложенную древнейбрусчаткой, с гуляющим народом, с перезвоном курантов, отбивающих какой-товечерний час, узнал бы в моей стране любой первоклассник. Даже не бывавший вМоскве, как и я.

В нашем мире Потаенная дверь тоже выходила из какой-тобашни. Несколько прохожих уже удивленно таращились на меня: мальчишку встранном черном комбинезоне, с горящими глазами. Какой-то коротко стриженныйпарень, праздно болтающийся среди толпы, вдруг начал энергично проталкиваться вмою сторону. Да, объясняться придется долго…

Я стоял на пороге, чувствуя зловонный холод болота за спинойи теплый, душный воздух большого города на лице. И понимал, что ни с кемобъясняться не придется.

Может, я и хочу домой. Может, я и трус… ну, немножко. Но яне подлец.

Последний раз глянув на площадь, на какой-то огромныймагазин напротив, на древние камни под ногами, я сделал шаг назад. И Потаеннаядверь захлопнулась, словно только и ждала моего решения.

– Пусть думают, что померещилось, – сказал я себе, глядя надеревянную дверь, медленно зарастающую камнем. – Можно будет еще вернуться…

Но почему-то я знал – эту Потаенную дверь мне уже никогда неоткрыть.

На подрагивающих ногах, чувствуя, как подламываются коленки,я обошел башню Летящих.

Дверей здесь больше не было. Никаких – ни обычных, ниПотаенных. Летящие прекрасно обходились площадкой наверху.

Но ведь оставались еще и окна! Узкие для взрослого, новполне пригодные для меня!

Одно из окон оказалось довольно низко, на уровне моего лица.Я глянул в него – и отшатнулся.

Мрак. Густой, черный, непроницаемый мрак. Лишь черезнесколько секунд я понял, что в окно вставлено стекло, такое же, как в черныхочках торговца. Я ударил кулаком – никакого эффекта. Тогда я достал меч инесколько раз рубанул по стеклу клинком.

Потом ударил рукояткой меча.

Ни-че-го. Не так-то просто разбить темноту.

Я стоял у подножия башни, кожей чувствуя, как истекаютпоследние минуты. Либо я пройду… либо можно уже не спешить.

Я смотрел на окно, и ненависть, перемешанная со страхом,закипала в душе. Надо разбить стекло. Я должен. Я смогу!

Черная гладь, затягивающая узкое окошко, задрожала. Словномой взгляд толкал стекло сильнее кулака или стали. Я мог бы удивиться – и,наверное, все бы пропало. Но меня сейчас ничего не могло удивить. Я смотрел натьму, и та корчилась, гнулась под взглядом, пока не раздался тихий хруст истекло не разлетелось тысячей мелких осколков.

А теперь у меня не было времени удивляться. Подтянувшись, япротиснулся в окно и спрыгнул внутрь башни.

Маленькая комнатка. Закрепленный на стене факел, горящийчерным пламенем. Я даже почувствовал его свет – не увидел, а почувствовал, какледяное дыхание на коже.

Больше в комнате не было ничего и никого. Одна дверь, подсамым потолком – маленькое окошечко, забранное решеткой, ведущее внутрь башни.Наверняка не для обзора, а для вентиляции.

Где же мне искать Лэна? Узников обычно держат на вершинебашен… Я толкнул дверь, но та не поддалась.

Ломать? А смогу ли? Это ведь просто крепкое дерево, а нестекло из тьмы… Я посмотрел на осколки стекла – и наконец удивился: они сталисамыми обычными. Только на некоторых дрожала багрово-черная жидкость, взявшаясяневесть откуда.

Не знаю, что бы я сделал в конце концов, не будь в комнатетак тихо. Но в башне царила мертвая тишина, лишь в окне робко шелестел ветер. Ия услышал стон – слабый стон через зарешеченное окошечко под потолком.

Какой же я дурак! Это обычных узников могут держать наверху.А Крылатых должны запереть как можно ближе к земле.

И комнатка, где я оказался, наверное, была тюремной камерой.Такой же, как соседняя, откуда донесся стон Лэна.

К окошечку под потолком я добрался легко. Стены внутри былииз таких же неровных камней, как и снаружи, по ним лазать – одно удовольствие.Вот только свет из глаз мог меня выдать, а повязку я выбросил.

Хорошо еще, что Настоящим зрением я видел и сквозь веки.

Вцепившись в решетку, я заглянул в соседнюю камеру. И внутриу меня все похолодело.

Вначале я увидел Лэна. Он лежал на железном столе посредикомнаты, без Крыла и вообще совершенно голый, только очки ему оставили. В углахстола торчали какие-то крюки, к ним кожаными ремнями были привязаны его руки иноги.