– Удвоем, без мужеской помощи, будем перебиваться с хлеба наводу, будем с голоду помирать, в чистом поле будем мокнуть и мерзнуть, не имеякрыши над головой…

– Вай-вай-вай! – завопил Гладышев. – Да что ж ты такоеорешь? Я ж тебе избу оставляю ладную, теплую, прошлым летом перекрытую. И чтоты мене допрежь время хоронишь? Я ж ни у чем не виноватый, авось ещеразберутся, увидят, что я свой человек, почти что из бедняков, в колхоз вступилодним из первейших. Разберутся, слышь, Афродита, верно говорю тебе, разберутся,отпустят.

– А-ай! – безнадежно убивалась Афродита. – Оттеда неотпущают!

Закипела в печи пшенная каша, выбежала, залила угли. Из печиповалил пар вперемежку с дымом.

– Ты бы, чем мужа хоронить вживе, за чугунком последила! –закричал Гладышев и, схватив ухват, сунулся в печку.

Афродита продолжала реветь, причитая, детским басом вторилей голый Геракл.

На крик шаром вкатилась Нинка Курзова.

– Чего это у вас? – спросила она, зыркая по избе заплывшимиглазками. – Ой, батюшки, Матвеич, живой. А я-то думаю, чего это Афросинья твояголосит, уж не ты ли преставился. Ты же давеча жалился, что ноги на погодукрутит, и с лица бледный был. Меня еще Тайка пытает, чего, мол, Фроська у себяголосит, а я говорю, не иначе как Матвеич преставился.

– Уйди отсюда! – закричал Гладышев и двинулся к Нинке сухватом. – Мы ишо поглядим, кто из нас преставился! – и поднял ухват надголовой.

– Фулюган! – взвизгнула Нинка и, руками оберегая живот,задом вышибла дверь.

А там на гладышевский забор вся деревня опять навалилась влюбопытном молчании.

– Ну, чего там? – подступились к Курзовой бабы.

– Ой, бабы, и не пытайте! – замахала Нинка руками. – Нашогородник Фродиту свою учит ухватом, и мне чуть не попало, бьет прямо наотмашь.

– Эка невидаль, – сказала Тайка Горшкова. – Я-то думала, ивзаправду помер, а то ухватом.

– Чай, его жена, так и поучить можно, – подтвердила и бабаДуня.

– Вестимо дело, жену кто ж не учит, – отозвалась продавщицаТаисия.

Народ расходился разочарованно.

Но на другой день еще одна новость всколыхнула деревню –пропал Гладышев. Выписали полевой бригаде крупу и капусту, Шикалов приехал насклад получать, а кладовщика нет. «Спит небось», – решил Шикалов и повернуллошадь к Гладышеву. А там Афродита в слезах. Ночью, говорит, Кузьма Матвеевичушел, скрылся в не известном никому направлении и записку оставил. ЗапискуАфродита предъявила Шикалову. «Так сложилися обстоятельства, – сообщал взаписке ушедший, – что ухожу навсегда не от тебя, а из своей неудачной жизни.Лихом не поминай, а сына воспитай так, чтобы стал он преданным большевикомпартии Ленина – Сталина, наподобие Павла Корчагина, Сергея Лазо и другихравноценных героев. А если пойдет по научной части, то и мое дело, может быть,завершит, чего я не докончил. Засим остаюсь преданный вам, с приветом, вашпокойный законный супруг Гладышев Кузьма».

Всей деревней обшарили соседний лесок, думали, может, где насуку удавился – не нашли. Шикалов на лошади мотался к водяной мельнице(двенадцать километров вниз по течению Тёпы), надеялись, что тело к запрудеприбило, и то без толку. Вызвали из района уполномоченного, тот приехал несразу и с большой неохотой. Составил акт и ругался, что, мол, в военное время,когда люди десятками тысяч гибнут за родину, приходится еще всякимисамоубийцами заниматься. Прошло еще несколько дней, и новые события заслонилисобой такой незначительный факт, как смерть одного из рядовых колхозников.

Исчезновение столь важного свидетеля Филиппов воспринял какочень досадное происшествие. Тем не менее он проявил максимальную активность,вызывая свидетелей одного за другим. Но те вели себя очень странно. ЗинаидаВолкова, получив повестку, залезла на печь и впала в невменяемое состояние. МужЗинаиды, опасаясь последствий, согнал ее оттуда ухватом, выволок на двор, апотом, как козу, хворостиной гнал все семь километров до самого места.

– Ты не боись, – убеждал он ее по дороге. – Они тоже люди иплохого тебе не хотят. Лишнего не болтай, а что видела – скажи.

– Ничего не видела, ничего не слышала, ничего не знаю.

Он сдал ее с рук на руки вышедшему на звонок дежурному. Тотпропустил Зинаиду вперед, и она пошла по зигзагообразному коридору, слепонатыкаясь на стены.

Волков остался ждать. Он сомневался, что сможет дождаться,но все же остался, не зная, как быть дальше. Ему жалко было терять Зинаиду,потому что она была здоровая и приносила большую пользу в хозяйстве. И вколхозе работала, и на своем участке, и за всеми пятью детьми успевалаухаживать, держала их в чистоте и порядке. «Баб-то, конечно, по военному времюмного свободных, – размышлял счетовод, – да такую, как Зинаида, днем с огнем ненайдешь. А ежели и найдешь, так та, которая себе цену знает, нешто пойдет замужика, у которого пять детей и одна рука. И одно дело еще, что она пойдет, адругое дело, как робяты к ней отнесутся. Ведь, как ни крути, а детям-то не всеедино, будет у них родная матерь или тетка чужая».

Сам того не заметив, стал он размышлять вслух и, загибаяпальцы на своей единственной руке, подсчитывать положительные качества Зинаидыи безусловно отрицательные той неизвестной женщины, которая займет ее место. Нопальцев было всего пять, а положительных качеств у Зинаиды гораздо больше, аеще больше отрицательных качеств у той неизвестной.

Пошел мелкий дождь. Волков достал из-за пазухи драный мешок,сложил его капюшоном, надел на голову и встал, собираясь уходить. И тут онувидел Зинаиду. Она только что спустилась с крыльца и стояла, глядя прямо передсобой, и шарила в воздухе руками, как бы в поисках невидимого препятствия.Волков спохватился, подбежал к жене и встал перед ней, широко улыбаясь. Но онаотстранила его и неверной походкой пошла прямо через площадь, хотя идти надобыло совсем в другую сторону. Обогнав Зинаиду, Волков снова встал перед ней, ноона опять его отстранила и пошла, словно придерживаясь прямой, невидимойВолкову линии.

– Ты чего это, Зина? – Волков схватил ее за рукав. – Аль непризнаешь? Это ж я, Константин, муж твой.

Зинаида остановилась, но лицо ее ничего не выражало, а глазасмотрели куда-то мимо.

– Пойдем домой, – решительно сказал счетовод и потащил ее засобой. И она шла туда, куда он ее тащил, и поворачивала туда, куда он ееповорачивал. Пока шли по городу, он не задавал ей никаких вопросов, а как вышлив поле, не выдержал.

– Чего было-то?