Он подал мне руку, и я ее взяла, позволила ему поднять меняс постели Мэви. Коленки у меня еще подгибались, и только рука Дойла не дала мнезагреметь на пол. Он сгреб меня в охапку, прижав к голой груди. Но мне сейчасмало что удалось бы, кроме как просто к нему прижаться. Мне хотелось поигратьсеребряным колечком в его соске, но и это казалось слишком утомительным. Явдруг почувствовала себя ужасно усталой. Приятно усталой, но все же – усталой.

Он вынес меня в коридор, мимо бело-розовой кипы цветов,почти заполонившей помещение. Запах цветущей яблони снова закружил мне голову,и магия вспыхнула на миг – коротким, но сильным толчком, сбившим Дойла с шага.

– Осторожней, принцесса. Не хотелось бы тебя уронить.

– Прости, – пробормотала я. – Я нечаянно...

Я отметила разломанные ступеньки и успела углядеть серыйдревесный ствол, прежде чем мы вышли в раздвижную дверь, но последнее, что я запомнила, –это блеск солнца на голубой воде бассейна. А потом я закрыла глаза, прильнула кширокой груди Дойла и перестала сопротивляться сну. И заснула так глубоко испокойно, как не спала ни разу в жизни.

Спокойно ли спят боги по ночам? Наверное, да.

Мне снился сон. Я стояла на вершине пологого холма исмотрела на простиравшуюся внизу равнину. Рядом со мной стояла женщина, но я невидела ее лица. На ней был серый плащ... А может, черный или даже зеленый. Чемпристальней я в нее вглядывалась, тем гуще становилась окружавшая: ее тень, инаконец я поняла, что видеть ее мне не положено. Тень от капюшона скрывала еелицо. Я не могла определить ее возраст, хотя думала почему-то, что онанемолода. Казалось, что она многое повидала, и далеко не все – радостное исветлое. Одно я знала наверняка: она была мне не знакома.

В руке у нее был посох, отполированный множеством ладоней,почерневший от времени. Она взмахнула свободной рукой, указывая на равнину. Тампо траве шагал Дойл, а вокруг него вились гончие. Огромные черные псы согненными глазами. Гончие Габриэля. Псы преисподней. Они клубились вокруг Дойлакак дым, как тени. Они льнули к нему, подсовывали головы под руку, чтобы онгладил их, трепал за уши, похлопывал по спинам, а спины в ширину были больше моегороста. Дойл весело улыбался, спокойный и счастливый, но тут они исчезли, ипоявился Гален. И там, где он шел, вырастали деревья, целые рощи и леса, и врощах играли дети, бежали к Галену, тянули его за руку. Он гладил их макушки,щекотал под подбородками, играл с ними в салочки на цветущих полянах. Одинмалыш дотронулся до дерева, и его ладошка засияла золотистым светом. Из рощивышел Никка, на его пути распускались цветы. Он присоединился к Галену и детям,и они стали играть вместе. В совсем другой части равнины, далеко от этойсчастливой картинки, появился Рис. За ним шло огромное войско, и я откуда-тознала, что воины в его войске – мертвы. Он поднял ко мне голову – оба его глазабыли целы и ни следа шрамов. Я знала, тоже непонятно откуда, что это – негламор, что он исцелился. Он нес боевой молот, светившийся собственным светом.На земле лежали раненые – Рис прикасался к ним рукоятью молота, и ониподнимались здоровыми.

Женщина повернула меня в другую сторону, и я увидела Китто.Он сиял, как сидхе в полной силе, но рядом с ним и за его спиной стоялигоблины. Он поднял руку – и ярчайший белый луч, слепящий как молния, вырвалсяиз его пальцев и пронесся сквозь войско их противников. Гоблины выкрикивали егоимя, как боевой клич или молитву. Они были очень далеко от меня, и все же яувидела, как скользят к вражескому войску змеи. Ядовитые змеи нападали наврага, и я знала, что они повинуются Китто. Войско противника дрогнуло ирассыпалось, бежало в панике, и гоблины бросились в погоню, убивая отставших.

Движение женщины привлекло мое внимание. Она воткнула посохв самую верхушку холма, и на моих глазах он вырос в огромное раскидистоедерево, такое старое и дряхлое, что ствол его расселся, а ветви засохли.Женщина запустила руку в дупло-расщелину и извлекла оттуда чашу, сияющийсеребряный кубок, украшенный драгоценными камнями. Кубок мягко засветился, каксияет кожа сидхе, когда в нас разгорается магия. Свет становился все ярче, ивот кубок вспыхнул звездой – мерцающей, горящей звездой прямо в ее руках. Светсловно изливался из чаши, как льется через край жидкость.

Она протянула мне чашу:

– Отпей.

Ее голос эхом отдался по всей равнине. Мне в голову непришло ослушаться. Я взялась за чашу поверх ее рук – они были мягкие истарчески хрупкие. Она была стара, гораздо старше, чем мне казалось. Мы вместеподнесли чашу к моим губам; свет в чаше был таким ярким, что затмил мне зрениена миг, и я не видела ничего, кроме золотого сияния – теплого, прекрасного,родного сияния.

Я отпила из чаши, и это было все равно что пить чистую силу,пить свет.

Она отвела чашу, и руки ее под моими пальцами вдругпеременились. Они стали молодыми, сильными, с тонкими изящными пальцами.Невесть откуда взявшийся ветер зашуршал листьями. Я взглянула вверх: засохшеедерево все покрылось летней листвой. Расселина в стволе исчезла, осталосьтолько маленькое дупло, в которое едва ли прошла бы моя рука. Где-то высоко вкроне запела птица. Белка сердито зацокала на нас из нижних ветвей.

Женщина сжата мне руки, и я увидела ее лицо. Какой-то мигэто было мое лицо. Но она улыбнулась, и я поняла, что лицо под капюшоном – немое, хотя и мое тоже.

Я проснулась в чужой постели, в темноте. Сердце бешеноколотилось, я задыхалась. Ощущение было чудесное, будто я заново родилась, и вто же время мне было до смерти страшно.

В лунном свете мерцали белые волосы Риса.

– Что с тобой, Мерри?

"Все хорошо", – хотела сказать я, нопочувствовала, что у моего бока что-то лежит, что-то металлическое, гладкое. Ясдернула простыню. Передо мной, мягко светясь в полутьме, стояла чаша из моегосна.

Полчаса спустя мы все столпились в кухне, даже Шалфейобъявился. Будь Шалфей покрупнее куклы Барби, он мог бы считаться красавцем –если немножко желтизны вашему вкусу не помеха. Но черно-желтые махаоновы крыльяШалфея были красивы даже на мой вкус. Он умел вырастать почти до моего роста –способность, близкая к способностям оборотней, хоть и не такая впечатляющая.Зато более редкая. Шалфей был, можно сказать, послом от неблагих фей-крошек иих королевы Нисевин, с которой я заключила союз. Феи обязались не шпионить длямоего кузена Кела и его подручных и начать шпионить в мою пользу. Они, правда,работали еще и на мою тетю Андаис, но она вроде бы тоже была на моей стороне.Временами я в этом сомневалась, но сейчас этот вопрос не слишком меня занимал.Мне хватало забот и без раздумий о том, кого же Андаис на самом деле хочетвидеть своим преемником.

Посреди выложенного кафелем кухонного стола красоваласьчаша, до ужаса неуместная в идеальной белизне современной кухни. Дойл расстелилпод чашей прихваченную с собой наволочку, но клочок черного шелка положения неспасал. Под ярким светом потолочных светильников чаша выглядела как раз тем,чем и была, – древней реликвией, случайно попавшей на модерновый угловойстолик для завтраков, за которым едва могли усесться четыре человекаодновременно. Такой предмет требовал по крайней мере необозримого обеденногостола из темного полированного дерева, а вокруг – грубо оштукатуренных стен сразвешенными щитами и алебардами. Часы с кошачьей мордочкой на циферблате ихвостом вместо маятника к чаше никак не подходили, зато подходили к белымфаянсовым кружкам, разрисованным котятами. Мэви никогда не держала кошек, номогу поспорить, что дизайнером у нее был кошколюб.