Мы с Капюсин смотрим на них широко раскрытыми глазами.

– Издательства? – переспрашивает она.

– Телекоммуникации? – бормочу я.

– Да, там и книги, и журналы. Например, моя сестра сейчас работает во французском «Ванити Фейр», – обращаясь к Капюсин, поясняет Квантан, – и «БуагТелеком», которым ты пользуешься, – пожав плечами, говорит он мне.

– Ничего себе, – в один голос восклицаем мы.

– То есть вы – миллионеры, да? – как-то по-детски спрашивает подруга.

И Пьер усмехается.

– Бери выше.

– Какого черта вы такие болтливые, – хмуро произносит Рафаэль. Видно, что ему слегка неловко. Кто бы мог подумать, что он скромный малый!

Я подхожу к нему и трогаю его грудь, плечи, шею, потом перемещаюсь на лицо. Он не двигается, а потом с любопытством спрашивает:

– Что ты делаешь?

– Я никогда в жизни не видела миллиардера, просто проверяю, настоящий ли ты, – дергая его за нос, отвечаю я.

Он фыркает и качает головой.

– В следующий раз так и скажи: Раф, я хочу тебя полапать. Поверь, он не будет против, – с хитрой улыбочкой гововрит Пьер.

Я ничего не успеваю ответить, меня спасает звонок.

– Какой у нас сейчас урок? – интересуется Рафаэль, явно меняя тему.

– Ты до сих пор не знаешь своего расписания? – ехидно спрашивает Квантан.

– Математика, – отвечаю я.

Капюсин тяжело вздыхает.

– Почему, когда говорят про математику, используют выражение «магия чисел»? Вы видели наше последнее упражнение? Там иксов, игреков, всяких палочек и скобочек больше, чем чертовых чисел.

– Сколько ты получила по той контрольной? – интересуется Пьер.

– Восемь, – отвечает она, хмуря брови, – а ты?

– Восемнадцать, – он улыбается.

– Ненавижу тебя! – кричит Капю. – Как это вообще возможно? Получить восемнадцать из двадцати по математике?

– Рафаэль получил двадцать, – вставляет Пьер, тыча пальцем в кузена, – ни одной ошибки, ненавидь его. Хочешь, я позанимаюсь с тобой математикой?

Мы подходили к классу, Капюсин поворачивается к Пьеру, лукаво улыбаясь.

– Лучше позанимайся со мной магией, только настоящей, – нараспев произносит она и ныряет в класс.

Пьер останавливается на секунду, а потом бежит вслед за ней.

Квен качает головой и спрашивает:

– Леа, а сколько получила ты?

Я поворачиваюсь к Рафаэлю.

– Тоже двадцать, и ни одной ошибки. – Подмигнув, я захожу в класс. Еще никогда двадцатка по математике так меня не радовала.

Идет дождь, мрачные тучи сливаются воедино с серыми крышами самого прекрасного города мира. В этом весь Париж. Он пребывает в серой задумчивости, навевая свое настроение окружающим. Впятером мы стоим перед стеклянной пирамидой, разглядывая ее.

– Кажется, ее поставили при Миттеране, или нет? – интересуется Пьер.

Рафаэль проводит рукой по мокрым волосам и отвечает:

– Да, в девяносто втором году. А вы знаете, почему бывшую резиденцию королей называют Лувр?

– Зачем спрашиваешь? Просто рассказывай… – улыбается Пьер.

– Потому что раньше тут был лес, в котором охотились на волков, – отвечаю я. – Волк – Лу. Отсюда и название – Лувр.

Рафаэль кивает.

– Зайдем? – спрашивает он, направляясь ко входу. Мы идем вслед за ним, спускаемся по лестнице, и нашим взорам предстает перевернутая стеклянная пирамида, под которой стоит другая, маленькая, сделанная из камня. Я сразу вспоминаю «Код да Винчи» Дена Брауна.

– С чего именно вы хотели бы начать?

– Давай с классики? Например, с Венеры Милосской? – предлагает Квантан.

– Тогда нам туда, – дернув головой в сторону одного из проходов, говорит Рафаэль.

– Придется много походить, да? – весело спрашивает Капюсин. – Хорошо, что я надела балетки.

– Я и забыла, какой он красивый внутри, – произношу я, разглядывая расписные потолки.

– Резиденция королей как-никак, – пожимает плечами Квантан, – в этих коридорах принцы устраивали скачки, видишь, какие они длинные?

– Они скакали прямо в замке? – удивляется Капюсин.

– Да-да, и именно в этих длинных коридорах, – улыбается Квантан.

– Ничего себе, я вообще думала, Версаль был королевской резиденцией, – говорит она.

– При Людовике Четырнадцатом, Короле-Солнце, весь двор переехал в Версаль, до этого все династии жили здесь. Разумеется, такого замка, который сейчас стоит в Версале, во время переезда и в помине не было, фактически они жили в во времянках, зимой там бывало жуть как холодно, говорят, даже вино в бокалах леденело.

– А почему тогда он решил переехать в Версаль? – интересуюсь я.

– Он хотел стать королем Франции, а не Парижа. Богатая знать того времени не всегда подчинялась королю. Он пытался исправить это и взять власть в свои руки, – объясняет Квантан.

– Ему удалось?

– В принципе да, но не забывай, уже при Людовике Шестнадцатом произошла революция, то есть сам «Король-Солнце» был сильным правителем, а его последователи – уже нет. И, если честно, мне кажется, Париж – это сердце Франции, и управлять им надо отсюда. Так что, если бы я жил в то время, то тоже не поддержал бы идею переезда в Версаль, – усмехается Квантан.

– Кстати, о революции, – вступает Рафаэль. – Если вы заметили, три главных здания стоят буквой «П». Со времен Средневековья каждый французский король строил в Лувре что-то новое. Было здание, которое построила Екатерина Медичи. Оно закрывало букву «П», превращая ее в квадрат, и окна из него выходили на сад Тюильри, который, кстати, развела она же, а вот само здание в итоге сгорело дотла во время революции.

Мы идем по коридорам и огромным залам, на стенах которых висят картины, не останавливаемся ни перед одной, но меня поражает, как их много.

– Вот мы и в зале древнегреческой скульптуры, – провозглашает Пьер, как только перед нами предстают прекрасные, точенные статуи, изображающие фигуры мужчин и женщин.

– Греки, конечно, ценили эротику, – произносит он, рассматривая полуголые женские статуи. – Но почему они до такой степени уменьшали мужское достоинство? – недовольно спрашивает он. – И почему никто не говорит о дискриминации? Женская грудь изображена в прекраснейшем виде… Чертовы скульпторы.

Мы прыскаем от смеха и подходим ближе к статуе Венеры.

– А чем вообще она знаменита? – спрашивает Капюсин, разглядывая ее. – Я имею в виду, здесь столько статуй, почему ее выделяют?

– Ее нашли на острове Милос в 1820 году, а сделана она 130/100 лет до н. э. Греки ценили в статуях движение, таким образом они могли демонстрировать мускулатуру. Мышцы этой статуи напоминают скрученную спираль, – Рафаэль указывает подбородком в сторону Венеры. – Пракситель, скульптор, тут превзошел самого себя. Но самое главное – в ней есть тайна, – оборачиваясь к Капюсин, говорит он. – Человечество любит загадки, и вот уже сотни лет люди строят теории и догадки относительно ее рук. Никто из ныне живущих на земле не знает, какими они были… Ты только вдумайся, никто не знает и никогда уже не узнает.