— Значит, слюбились. Ты береги ее.

— А что, если будет ребенок?

— Это не беда, — сказала женщина. — Это еще не беда.

— Здесь для этого не место.

— Она здесь не останется. Она пойдет с тобой.

— А куда я пойду? Туда, куда я пойду, женщину брать нельзя.

— Как знать. Может быть, туда, куда ты пойдешь, можно и двухвзять.

— Не надо так говорить.

— Слушай, — сказала женщина. — Я не трусиха, но по утрам явсе вижу ясно, вот мне и думается, что многие из тех, кто сейчас жив, недождутся следующего воскресенья.

— А какой сегодня день?

— Воскресенье.

— Que va, — сказал Роберт Джордан. — До следующеговоскресенья еще долго. Если среды дождемся, и то хорошо. Но мне не нравится,что ты так говоришь.

— Нужно же человеку иногда поговорить, — сказала женщина. —Раньше у нас была религия и прочие глупости. А теперь надо, чтобы у каждого былкто-нибудь, с кем можно поговорить по душам, потому что отвага отвагой, аодиночество свое все-таки чувствуешь.

— У нас нет одиноких. Мы все вместе.

— Когда видишь такие машины, это даром не проходит, —сказала женщина. — Что мы против таких машин!

— А все-таки мы их бьем.

— Слушай, — сказала женщина. — Я призналась тебе в своихпечальных мыслях, но ты не думай, что у меня не хватит решимости. Моя решимостькак была, так и осталась.

— Печальные мысли — как туман. Взошло солнце — и онирассеялись.

— Ладно, — сказала женщина. — Пусть будет по-твоему. Можетбыть, это у меня от того, что я наговорила всякой чепухи про Валенсию. Или вонтот меня довел, — вон тот, конченый, что торопится посмотреть на своих лошадей.Я его очень обидела своими россказнями. Убить его можно. Обругать можно. Нообижать нельзя.

— Как это случилось, что вы вместе?

— А как это всегда случается? До войны и в первые дни войныон был человеком, настоящим человеком. А теперь его песенка спета. Затычкувынули, и все вино вытекло из бурдюка.

— Мне он не нравится.

— Ты ему тоже не нравишься, и не зря. Я ночью спала с ним. —Она улыбнулась и покачала головой. — Vamos a ver[21], — сказала она. — Я говорюему: «Пабло, почему ты не убил этого иностранца?» А Пабло мне: «Он неплохой,Пилар. Он малый неплохой». А я ему говорю: «Ты теперь понимаешь, что командуюя?» — «Да. Пилар. Да». Потом среди ночи слышу — он не спит и плачет. Некрасивоплачет, весь дергается. Мужчины всегда так, точно у них какой-то зверь сидитвнутри и трясет их. Я спрашиваю: «Что с тобой, Пабло?» Взяла его за плечи иповернула к себе. «Ничего, Пилар… Ничего». — «Неправда. Что-то с тобойслучилось». — «Люди, говорит, gente [22]. Они все от меня отступились». Яговорю: «Но ведь они со мной. А я твоя жена». — «Пилар, говорит, не забывай пропоезд». Потом: «Да поможет тебе господь, Пилар». Я ему говорю: «Что это еще заразговоры? Разве можно бога поминать?» — «Можно, — говорит. — Да поможет тебегосподь и пресвятая дева». Я говорю: «А ну их, и твою пресвятую деву, и бога!Что это за разговоры?» — «Я боюсь умереть, Пилар. Tengo miedo de morir.Понимаешь? Боюсь!» Я говорю: «Тогда вылезай отсюда. Тут нам места не хватит, водной постели. Мне, тебе да еще твоему страху». Тогда ему стало стыдно, и онзамолчал, а я заснула, но его дело кончено, друг, кончено.

Роберт Джордан молчал.

— Вот так у меня всю жизнь — нет-нет и вдруг станет грустно,— сказала женщина. — Но это не такая грусть, как у Пабло. Мою решимость она незадевает.

— Я в тебе не сомневаюсь.

— Может быть, это как у всех, женщин в известное время, —сказала она. — А может быть, так — пустяки. — Она помолчала, потом заговориласнова. — Я многого жду от Республики. Я твердо верю в Республику, вера во мнеесть. Я верю в нее горячо, как набожные люди верят в чудеса.

— Я в тебе не сомневаюсь.

— А ты сам веришь?

— В Республику?

— Да.

— Да, — сказал он, надеясь, что это правда.

— Я рада это слышать, — сказала женщина. — А страха в тебенет?

— Смерти я не боюсь, — сказал он, и это была правда.

— А чего ты боишься?

— Боюсь, что я не выполню своего долга так, как его следуетвыполнить.

— А того не боишься, чего тот, другой, боялся? Плена.

— Нет, — сказал он совсем искренне. — Если этого бояться,так больше ни о чем не сможешь думать и никакой пользы от тебя не будет.

— Холодный ты человек.

— Нет, — сказал он. — Думаю, что нет.

— Да. Голова у тебя очень холодная.

— Это потому, что я много думаю о своей работе.

— А все другое, что есть в жизни, ты разве не любишь?

— Люблю. Даже очень. Только чтобы это не мешало работе.

— Пить ты любишь, я знаю. Я видела.

— Да. Очень люблю. Только чтобы это не мешало работе.

— А женщин?

— Женщин я очень люблю, но это никогда не было самымглавным.

— Они для тебя ничего не значат?

— Нет, значат. Но я еще не встречал такой женщины, котораязахватила бы меня целиком, а говорят, это бывает.

— По-моему, ты лжешь.

— Может быть — немножко.

— Но ведь Марию ты полюбил?

— Да. Сразу и очень крепко.

— Я ее тоже люблю. Очень люблю. Да. Очень.

— Я тоже, — сказал Роберт Джордан и почувствовал, что голосу него звучит глухо. — Да. Я тоже. — Ему было приятно говорить это, и он ещераз произнес эту фразу, такую церемонную по-испански: — Я ее очень сильнолюблю.

— Я оставлю вас вдвоем, после того как мы побываем у ЭльСордо.

Роберт Джордан помолчал. Потом ответил:

— Это не нужно.

— Нет, друг. Нужно. Времени осталось немного!

— Ты прочитала это у меня на руке? — спросил он.

— Нет. Забудь про свою руку — это все глупости.

Она хотела отбросить это, как и многое другое, что моглоповредить Республике.