— Да, — сказала Пилар. — Он тут был всему голова.

— Где нужна сила и решимость — это уж по твоей части, —сказал Агустин. — Но что касается ухода — это пусть Пабло. Отступление — этопусть Пабло. Заставь его подумать об этом.

— А ты не дурак.

— Да, я не дурак, — сказал Агустин. — Только sinpicardia[24]. Где нужна picardia, там пусть Пабло.

— Несмотря на все его страхи?

— Несмотря на все его страхи.

— А что ты думаешь про мост?

— Это нужно. Я знаю. Мы должны сделать две вещи. Мы должныуйти отсюда, и мы должны выиграть войну. А чтобы выиграть войну, без этого делас мостом не обойдешься.

— Если Пабло такой хитрый, почему он сам этого не понимает?

— Он слаб и хочет, чтобы все оставалось так, как есть. Емубы крутиться на месте, как в водовороте. Но вода прибывает, его сорвет с места,и он волей-неволей пустит в ход свою хитрость.

— Хорошо, что Ingles не убил его.

— Que va. Вчера вечером цыган пристал ко мне, чтобы я егоубил. Цыган — скотина.

— Ты тоже скотина, — сказала она. — Но не дурак.

— Да, мы с тобой оба не дураки, — сказал Агустин. — Но Пабло— у него дар.

— Только поладить с Пабло нелегко. Ты не знаешь, каким онстал.

— Да. Но у него дар. Слушай, чтобы воевать — достаточно небыть дураком. Но чтобы выиграть войну — нужен дар и средства.

— Я это все обдумаю, — сказала она. — А теперь нам пораидти. Мы и так уже запаздываем. — Потом, повысив голос, крикнула: — Англичанин!Ingles! Пойдем, нам пора!

— Давайте отдохнем, — сказала Пилар Роберту Джордану. —Садись, Мария, отдохнем.

— Нет, пойдемте дальше, — сказал Роберт Джордан. — Отдыхатьбудем на месте. Мне надо поговорить с этим человеком.

— И поговоришь, — сказала ему женщина. — Торопиться некуда.Садись, Мария.

— Пошли, — сказал Роберт Джордан. — Отдохнем наверху.

— А я хочу отдыхать сейчас, — сказала женщина, садясь уручья.

Девушка опустилась рядом с ней в густой вереск, и солнцезаиграло у нее в волосах. Один Роберт Джордан все еще стоял, глядя на горныйлуг и пересекавший его ручей, где, наверно, водились форели. Здесь вереск доходилРоберту Джордану до колен. Дальше он уступал место желтому дроку, средикоторого торчали большие валуны, а еще дальше шла темная линия сосен.

— Далеко нам еще до лагеря Эль Сордо? — спросил РобертДжордан.

— Нет, недалеко, — сказала женщина. — Пройдем этот луг,спустимся в долину, а потом вон в тот лес, что выше по ручью. Садись и забудьсвои серьезные мысли.

— Я хочу поговорить с ним, и чтобы с этим было покончено.

— А я хочу вымыть ноги, — сказала женщина и, сняв сандалии итолстый шерстяной чулок, сунула правую ногу в ручей. — Ух, как холодно!

— Надо было ехать верхом, — сказал Роберт Джордан.

— А мне полезно прогуляться, — сказала женщина. — Мне этогокак раз недоставало. Чего ты?

— Ничего, просто тороплюсь.

— Тогда успокойся. Времени у нас много. А день-то какойхороший, и как я рада, что здесь нет сосен. Ты даже не знаешь, как эти соснымогут надоесть. Тебе не надоели сосны, guapa?

— Я люблю их, — сказала девушка.

— За что же ты их любишь?

— Люблю запах, люблю, когда под ногами сосновые иглы. Люблю,когда ветер качает высокие сосны, а они поскрипывают.

— Ты все любишь, — сказала Пилар. — Такая жена прямо клад,особенно если еще подучится стряпать. В сосновом лесу скука смертная. Ты невидела ни дубняка, ни бука, ни каштанов. Вот это леса! В таких лесах вседеревья разные, каждое дерево само по себе, и у каждого своя красота. А всосновом — смертная скука. Ты как скажешь, Ingles?

— Я тоже люблю сосны.

— Pero venga?[25] — сказала Пилар. — Будто сговорились. Я исама люблю сосны. Но мы слишком засиделись здесь, в этих соснах. И горы мненадоели. В горах есть только два пути — вверх да вниз, а вниз — это только кдороге и к фашистским городам.

— Ты когда-нибудь ходишь в Сеговию?

— Que va. С моим-то лицом? Такое лицо раз увидишь, навсегдазапомнишь. Хотела бы ты быть уродиной, моя красавица? — спросила она Марию.

— Ты не уродина.

— Vamos, не уродина. Я уродиной родилась. И всю жизнь былауродиной. Ты, Ingles, ничего не понимаешь в женщинах. Ты знаешь, каково этоженщине — быть безобразной? Знаешь, каково это — быть уродиной всю жизнь, ачувствовать себя красивой? Чудное это чувство. — Она сунула в воду другую ногуи тут же отдернула ее. — Ух, как холодно! А вон трясогузка. — Она показала насерую пичужку, прыгавшую на камне выше по ручью. — Что за птица! И петь непоет, и в пищу не годится. Дергает хвостом, только и всего. Дай мне покурить,Ingles, — сказала она, взяла папиросу, вынула из кармана кофты кремень и огнивои закурила.

Она попыхивала папиросой и смотрела на Марию и на РобертаДжордана.

— Чудная штука жизнь, — сказала она и выпустила дым черезноздри. — Из меня бы получился хороший мужчина, а я женщина, и к тому жеуродливая. Но меня многие любили, и я многих любила. Чудно! Слушай, Ingles, этоинтересно. Посмотри на меня, на уродину. Смотри внимательней.

— Ты не уродина.

— Que no?[26] Не лги. Или… — она засмеялась своим груднымсмехом, — или тебя тоже начинает пронимать? Нет. Я пошутила. Нет. Смотри, ведья уродина. А все же и в уродине бывает что-то такое, от чего мужчина слепнет,когда полюбит. Слепнет и он, и ты сама тоже. А потом приходит день, когда ни стого ни с сего он вдруг видит, что ты уродина, как оно и есть на самом деле, иперестает быть слепым, и тогда ты тоже видишь себя такой, какой он тебя видит,и то, что в тебе было, уходит, а вместе с этим уходит и мужчина. Поняла, guapa?— Она погладила девушку по плечу.

— Нет, — сказала Мария. — Потому что ты не уродина.

— Ты головой рассуди, а не сердцем, и слушай, — сказалаПилар. — Я рассказываю интересные вещи. Ведь тебе интересно, Ingles?

— Да. Но нам нужно идти.