Пабло отвел кожух назад и отпустил, как его учили, кожухстал на место, и курок был теперь на взводе. Эти маузеры уродливые штуки,рукоятка маленькая, круглая, а ствол большой и точно сплюснутый, и слушаютсяони плохо. А civiles все это время не спускали с Пабло глаз и молчали.

Потом один спросил:

— Что ты с нами сделаешь?

— Расстреляю, — сказал Пабло.

— Когда? — спросил тот все таким же сиплым голосом.

— Сейчас, — сказал Пабло.

— Где? — спросил тот.

— Здесь, — сказал Пабло. — Здесь. Сейчас. Здесь и сейчас.Хочешь что-нибудь сказать перед смертью?

— Nada, — ответил civil. — Ничего. Но это мерзость.

— Сам ты мерзость, — сказал Пабло. — Сколько крестьян натвоей совести! Ты бы и свою мать расстрелял!

— Я никогда никого не убивал, — сказал civil. — А мою матьне смей трогать.

— Покажи нам, как надо умирать. Ты все убивал, а теперьпокажи, как надо умирать.

— Оскорблять нас ни к чему, — сказал другой civil. — Аумереть мы сумеем.

— Становитесь на колени, лицом к стене, — сказал Пабло.Civiles переглянулись. — На колени, вам говорят! — крикнул Пабло. — Ну, живо!

— Что скажешь, Пако? — спросил один civil другого, самоговысокого, который объяснял Пабло, как обращаться с револьвером. У него быликапральские нашивки на рукаве, и он весь взмок от пота, хотя было еще рано исовсем прохладно.

— На колени так на колени, — ответил высокий. — Не все лиравно?

— К земле ближе будет, — попробовал пошутить первый, но имвсем было не до шуток, и никто даже не улыбнулся.

— Ладно, станем на колени, — сказал первый civil, и всечетверо неуклюже опустились на колени, — руки по швам, лицом к стене. Паблоподошел к ним сзади и перестрелял их всех по очереди — выстрелит одному взатылок и переходит к следующему; так они один за другим и валились на землю. Якак сейчас слышу эти выстрелы, громкие, хотя и приглушенные, и вижу, какдергается ствол револьвера и человек падает. Первый не пошевелился, когда к егоголове прикоснулось дуло. Второй качнулся вперед и прижался лбом к каменнойстене. Третий вздрогнул всем телом, и голова у него затряслась. И только один,последний, закрыл глаза руками. И когда у стены вповалку легли четыре трупа,Пабло отошел от них и вернулся к нам, все еще с револьвером в руке.

— Подержи, Пилар, — сказал он. — Я не знаю как спуститьсобачку, — и протянул мне револьвер, а сам все стоял и смотрел на четверыхciviles, которые лежали у казарменной стены. И все, кто тогда был с нами, тожестояли и смотрели на них, и никто ничего не говорил.

Так город стал нашим, а час был еще ранний, и никто не успелпоесть или выпить кофе, и мы посмотрели друг на друга и видим, что нас всехзапорошило пылью после взрыва казарм, все стоим серые от пыли, будто намолотьбе, и я все еще держу револьвер, и он оттягивает мне руку, и когда явзглянула на мертвых civiles, лежавших у стены, мне стало тошно; они тоже былисерые от пыли, но сухая земля под ними уже начинала пропитываться кровью. Ипока мы стояли там, солнце поднялось из-за далеких холмов и осветило улицу ибелую казарменную стену, и пыль в воздухе стала золотая в солнечных лучах, икрестьянин, который стоял рядом со мной, посмотрел на казарменную стену и нато, что лежало под ней, потом посмотрел на всех нас, на солнце и сказал:«Vaya[27], вот и день начинается!» — «А теперь пойдемте пить кофе», — сказалая. «Правильно, Пилар, правильно», — сказал тот крестьянин. И мы пошли наплощадь, и после этих четверых у нас в городе никого больше не расстреливали.

— А что же случилось с остальными? — спросил Роберт Джордан.— Разве у вас больше не было фашистов?

— Que va, не было фашистов! Их было больше двадцати человек.Но никого из них не расстреляли.

— А что стало с ними?

— Пабло сделал так, что их забили насмерть цепами и сбросилис обрыва в реку.

— Всех? Двадцать человек?

— Сейчас расскажу. Это все не так просто. И пусть мненикогда больше не придется видеть, как людей бьют до смерти цепами на городскойплощади у обрыва.

Наш городок стоит на высоком берегу, и над самой рекой у насплощадь с фонтаном, а кругом растут большие деревья, и под ними скамейки, втени. Балконы все смотрят на площадь, и на эту же площадь выходят шесть улиц, ився площадь опоясана аркадами, так что, когда солнце печет, можно ходить втени. С трех сторон площади аркады, а с четвертой, вдоль обрыва, идет аллея, апод-обрывом, глубоко внизу, река. Обрыв высокий — триста футов.

Заправлял всем Пабло, так же как при осаде казарм. Сначалаон велел загородить все проходы на площадь повозками, будто подготовлял ее ккапеа — любительскому бою быков. Всех фашистов посадили в Ayuntamiento —городскую ратушу, — самое большое здание на площади. В стену ратуши быливделаны часы, и тут же под аркадой был фашистский клуб. А на тротуаре передклубом у них были поставлены столики и стулья. Раньше, еще до войны, они пилитам свои аперитивы. Столики и стулья были пл??теные. Похоже на кафе, тольколучше, наряднее.

— Неужели они сдались без боя?

— Пабло взял их ночью, перед тем как начать осаду казарм. Нок этому времени казармы были уже окружены. Их всех взяли по домам в тот самыйчас, когда началась осада. Это было очень умно сделано. Пабло хорошийорганизатор. Иначе во время осады казарм guardia civil ему пришлось бысдерживать натиск с обоих флангов и с тыла.

Пабло умный, но очень жестокий. Он тогда все заранее обдумали обо всем распорядился. Слушай. Когда казармы были взяты, и последние четвероciviles сдались, и их расстреляли у стены, и мы напились кофе в том кафе науглу, около автобусной станции, которое открывается раньше всех, Пабло занялсяподготовкой площади. Он загородил все проходы повозками, совсем как передкапеа, и только одну сторону оставил открытой — ту, которая выходила к реке. Сэтой стороны проход не был загорожен. Потом Пабло велел священнику исповедатьфашистов и дать им последнее причастие.

— Где это все происходило?

— Я же говорю — в Ayuntamiento. Перед зданием собраласьбольшая толпа, и пока священник молился с фашистами, на площади кое-кто уженачал безобразничать и сквернословить, хотя большинство держалось строго ипристойно. Безобразничали те, кто уже успел отпраздновать взятие казарм инапиться по этому случаю, да еще всякие бездельники, которым лишь бы выпить, апо случаю, и без случая.

Пока священник выполнял свой долг, Пабло выстроил в двешеренги тех, кто собрался на площади.