площадью обнаружили ящик с грудой очень старых коньков, и благоухающий карп на тарелке городского президента заговорил человеческим голосом и рассказал, что отныне судьба города зависит от семерых случайно выбранных девиц. Так, по крайней мере, эту историю знала Алисия. И поскольку речь шла о месте, где к словам рыбы, запеченной на овощной подушке, относились со всей серьезностью, традиция исполнялась безукоризненно, и очередной президент города, не хуже и не лучше предыдущих, кивнул закату, и старуха, выйдя к толпе, подтвердила, что девицы чисты и не имели телесной близости. Горожане рукоплескали, поедая колбасы, потягивая сидр; семьи избранниц терли в умилении сухие глаза. В бочках потрескивали угли.

Алисия не вглядывалась в толпу. Ее родители, помутившись рассудком, задушили себя во сне, опекун был беспробудно пьян. По сути, самыми близкими ей людьми были шесть девочек, которых она впервые увидела сегодня на позорной процедуре осмотра, девочки на коньках из костей неизвестного существа – животного, человека или бога, девочки, желающие друг другу скорейшей смерти. Не зная их имен, Алисия могла вообразить их дома, промозглые и темные, ведь слепой случай был милосерден к дочерям богатеев; могла представить руки их родителей, шершавые и неласковые; угадать их мечты, а мечтали они о том же, о чем и она: встретить рассвет. Потом убежать из города и выйти замуж за принца.

Каким-то образом коньки делали девочек не только выше, но и взрослее. Их лица – Алисия косилась украдкой – были будто бы визуальным эхом одного и того же лица, напряженного и бледного, с пульсирующей жилкой на виске, сухими губами, выпускающими облачка пара, огромными, впитавшими огонь глазами. В раздевалке их тела были белыми, как снег, лобковые волосы казались воронятами на том снегу, а шрамы пытались поведать истории, которые некому было слушать. У них забрали одежду, вручив рейтузы, вязаные свитера, шерстяные носки, шарфы и шапочки. Теплые, удобные вещи для смерти на морозе.

– Я оставлю свой шарф, – сказала худая девочка, обматывая горло какой-то ветошью. – Его связала мама.

– Твоя мама – не самая талантливая вязальщица в мире, – прокомментировала другая худая девочка. – Или она просто тебя не любит.

Худые девочки – две или три – засмеялись от страха. Худая девочка в шарфе отвернулась с пылающими щеками. Единственная среди них толстая девочка, не прям чтобы совсем толстая, но так будут называть ее зрители, покачала осуждающе головой. Алисия подумала, что толстая девочка умрет первой.

Теперь, после салюта, они стояли на льду. Вопреки ожиданиям, коньки из гробницы ощущались на ногах так же, как обычные коньки, в которых Алисия тренировалась последние месяцы. Письмо доставил ночью почтальон, у которого одна рука была длиннее другой, и это внушало безотчетную тревогу. Опекуна известили о том, что Алисию призвал лед.

– А хоронить тебя на какие шиши? – расстроился опекун. Похороны избранниц город не оплачивал.

– Хватит на меня пялиться, – процедила худая девочка с белым локоном, выбившимся из-под шапки.

– Я не пялюсь, – смутилась Алисия.

– Пялишься, как извращенка.

– Прости.

– Чтоб ты сдохла, дура, – сказала девочка с белым локоном.

Загрохотали барабаны. Надзиратели надели перчатки. Зрители затаили дыхание. Река змеилась во мрак, всем видом оправдывая свое название: «Ужас» в переводе с забытого языка. Выстрелила пушка. Семь девочек заскользили костями по льду.

Русло реки напоминало рукотворный ров. Ветхие пристани и бичевники обросли сосульками, снег припорошил лодки. В полутьме мол притворялся великанской сороконожкой, а дебаркадер – языческим храмом. Берега сливались с закопченными стенами фабрик. Примерно через час после старта зеваки пропали с холмов и набережных. Утих подбадривающий свист, смолкло улюлюканье. Наступила шумная тишина январской ночи: трескучая и хрустящая.

Девочки двигались молча, ассиметричным клином, не стараясь – пока что! – тратить силы и обгонять соперниц. Туловища наклонены, руки заложены за спину, лезвия чертят по серо-зеленому льду таинственные письмена. Ближе к припаям, разбившись на две пары, ехали надзиратели. К рулям их ледовых велосипедов крепились керосиновые лампы, дробовики болтались за спинами, платки скрывали лица. Во время разминки Алисия заглянула одному из надзирателей в глаза и ничего не увидела. В глазах, считала Алисия, должно быть пусто, если ты зарабатываешь тем, что сопровождаешь подростков в ад. Но Алисия не стала зацикливаться на аде. Вместо этого она залюбовалась движениями девочек, летящих впереди, и поняла: «Мы красивые». Ледяной воздух наполнял легкие. Мороз кусал за щеки. Пепельное небо угощало снежинками, порой Алисия высовывала язык, чтобы причаститься ими. Она чувствовала пьянящую легкость, изнуряющую ясность, она почти поверила, что толстый шершавый лед поможет ей дожить до утра. Угрюмые разваливающиеся здания были незнакомы Алисии, как и мосты, проносящиеся над головой, но она соврала себе, что уже видела город с такого ракурса: плавала с родителями на ялике. Она выдумала тот день, майский день, маму в белом платье и папу в хорошем настроении. Весла шлепали по воде, теплый ветерок раздувал парус.

Алисия улыбнулась. Сузилось русло, показался следующий мост. Мрак жил в его арочных проемах.

Алисия заблуждалась, полагая, что первой умрет не совсем толстая девочка. Первым умер самый здоровенный из надзирателей.

Короткое копье вонзилось мужчине в лицо с такой силой, что острие натянуло шапочку на затылке. Надзирателя вышвырнуло с сиденья, лишившийся всадника трехколесный велосипед понесся в гущу девочек. Алисия инстинктивно вильнула в сторону, чудом разминувшись с тяжелой деревянной машиной. В свете фонаря припадочно заметались тени. Копья полетели с моста.

«Как быстро», – подумала Алисия. Обреченная мысль относилась вовсе не к скорости копий, со свистом рассекающих воздух и рикошетящих ото льда. Алисия зажмурилась и по инерции скользила вперед.

«Пусть попадет сразу в мозг. Тот дядя, наверное, погиб мгновенно».

Треснул выстрел. К жутким звукам расшумевшейся ночи прибавился новый жуткий звук: погребальный гул рожка.

«Это уже тот свет?»

Алисия разлепила веки, ожидая увидеть маму с папой и зеленые луга, о которых говорили на воскресных проповедях священники Польской Церкви Йига. Но увидела она ту же реку, соперниц, перепуганных, но, кажется, целых, лед, усыпанный копьями. Надзиратели перекрикивались и палили по теням, роящимся под мостом. Двое палили, а третий просто истекал кровью, обмякнув на сиденье. Алисия не успела сосчитать, сколько копий попало в беднягу: семь? Десять?

Она отвернулась – и вовремя, иначе врезалась бы в кучерявую соперницу. В каждой руке девочка держала по копью, как лыжники держат свои палки. Перехватив вопросительный взгляд Алисии, кучерявая девочка сказала:

– Это луцки.

– Нет! – Алисия вспомнила, как давным-давно, проснувшись засветло в День святой Луции, видела луцку из окна – та пряталась у колодца, а наутро исчезла дочь печника. Алисия полагала, что президент города