— Я помогу вам, — Иона приободрился. — Япомогу вам донести лыжи до фуникулера.

— Не нужно. Я сама.

— Как хотите.

Нет, она не хотела. Она не хотела услышать то, что он ейсказал.

Взвалив лыжи на плечо, она побрела к месту массового спускалыжников. «Если я сейчас обернусь, — рассеянно думала Ольга, — онбудет стоять и смотреть мне вслед. Дам себе минуту и обернусь. Нет, полминуты…Может быть. Инка права, и это не больше чем застарелая, затянувшаяся коркойненависть двух братьев». Но что-то в нем было такое, в этом неожиданно свалившемсяна ее голову Марковом брате… В том, как он смотрел на нее… В его зрачках небыло Марка. Только она. Двадцать восемь, двадцать девять Тридцать. Все,полминуты прошло. Можно оборачиваться. Сто против одного, что он смотрит ейвслед…

Ольга обернулась.

Но на том месте, где они расстались. Ионы уже не было…

* * *

Звягинцев увидел Юрика издалека.

За два года он хорошо изучил все повадки обслуги «Розыветров», он знал — кто, когда, с кем и как проводит время, свободное отутомительных обязанностей по поддержанию жизнедеятельности курорта. Так, ребятаиз охраны, которым надоел снег во всех его проявлениях, а также все егопроизводные, включая горнолыжников и их снаряжение, целыми часами торчали всауне и дулись в преферанс. Преф был национальным видом спорта охранников.Почесывая мощные яйца и литые задницы, они играли на все подряд: на деньги, надежурства, на желания; на горничных, с которыми периодически спали и которыхтасовали и сдавали друг другу, как карты из колоды. Горничные — все как наподбор секси-девочки, хорошенькие сучки, ничего не поделаешь, курортэкстра-класса, отбор как в школу манекенщиц, — тоже не оставались в долгу.Они толклись на спусках в роскошной экипировке, которую иногда получали вподарок от благодарных за мастерски сделанный минет «новых русских». «Новыерусские» уезжали к своим женам и любовницам, а экипировка оставалась. С еепомощью секси-девочки цепляли новых постояльцев, и нить жизни не обрывалась нина минуту.

На памяти Звягинцева только двум из горничных по-настоящемуповезло: одну из них увез в Милан невесть как попавший в «Розу ветров»приторный итальянец с таким же приторным именем: Паоло Барбарески. Другуюприметил тренер по фристайлу из Элисты. Он обещал ей фантастическую карьеру влишенной даже намека на горы, плоской, как грудь девственницы, Калмыкии.

Официантки обожали коллективные просмотры латиноамериканскихсериалов, а бармены, повара и портье — коллективные просмотры «Формулы-1».Лыжные инструкторы, наевшиеся неумех-лыжников, предпочитали боулинг по ночам, адежуривший у подъемников балласт — скоростной спуск на лыжах. И тоже по ночам.

Только горноспасатели слыли в общем стаде индивидуалистами:у них не было совместных развлечений. Если только не считать развлечениемпоиски заблудившихся и пропавших туристов.

…Юрик, как всегда, околачивался возле одной из своих снежныхпушек на последнем по счету, еще не оборудованном спуске. Он сам же и установилее здесь. Снежные пушки завезли в прошлом году, откуда-то из Швеции. Предыдущийсезон выдался не очень-то снежным, курорт нес убытки, и, чтобы как-то поправитьдело и плюнуть в лицо изменчивой погоде, решено было закупить эти пушки длясоздания искусственного снегового покрытия.

Но, как это обычно и бывает, в этом году снега выпало дажебольше нормы. О пушках не вспоминал никто, кроме энтузиаста Юрика Серянова,который с яростью новообращенного стал внедрять в сознание всех и каждогонеобходимость такого милого, такого занятного механизма. По собственнойинициативе он подправлял уже существующие спуски, и, нужно сказать, у него этополучалось вполне профессионально:

Юрик чувствовал снег.

Вот и теперь он объяснял какой-то фифе, как устроена пушка.Звягинцев даже представил себе их возможный диалог: «Вот видите, милая, системамаксимально проста. Алюминиевые трубки (кладет руку на плечо). В них — воздухпод давлением и при температуре минус пятьдесят (рука спускается вниз попозвоночнику, на секунду задерживаясь между лопатками). И вода. Все этосоединяется (также, возможно, как и мы в самую ближайшую ночь, недвусмысленно намекаетрука Юрика, добираясь до вожделенной дамской попки). И выплевывается наповерхность уже в виде искусственного снега. Так что ни забот, ни хлопот».

После этого фифа должна либо стукнуть ему по роже в качествеутешительного приза за сексуальные домогательства, либо ласково потрепать похолке, что будет означать начало очередного куцего романчика с пересыпом в виде«Гран-при».

Звягинцев даже замедлил шаг, чтобы позволить Юрику закончитьоперацию по охмурению. Он лишь издали помахал ему рукой: готовься, Юрик,берсальеры <Берсальеры — моторизованные части итальянской пехоты.> идут!

Фифа отчалила от Юрика, так и не дав ему по морде. Но и похолке тоже не потрепала. Это может означать только одно: первый бой между нимизавершился вничью и понадобится еще серия товарищеских встреч. Звягинцевпочесал брюхо и вздохнул: в свое время он снимал женщин точно так же, ничего неизменилось. Ничего, кроме его собственного живого веса. А ведь когда-то он былтаким же поджарым кобелем, как и Юрик. И даже стригся точно так же — бритыйзатылок и баки на полщеки.

Для того, чтобы пробиться к Юрику, пришлось преодолетьнесколько десятков метров глубокого рыхлого снега, и Звягинцев совершенновыдохся.

— Привет бабникам! — сказал он, тяжело дыша.

— Привет, — сказал Юрик и осторожно пожалпротянутую Звягинцевым руку.

— Ну как, есть шансы? — Звягинцев повернул головуи проводил глазами быстро удаляющуюся фифу.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Я так и думал. Я вот о чем хочу спросить,Юрик. — Пал Палыч решил, что лучше не тянуть с расспросами. — ТыВаську не видел?

— А что случилось?

— Да ничего. Просто он мне нужен. С утра его ищу.

— Так он же уехал. Еще вчера.

— Куда?

— Ну, куда отсюда можно уехать… В город, наверное.Рукопись повез, писатель.

— Странно, что он мне ничего не сказал. И даже непопрощался.

— А ты что ему, кормилица, Палыч? Или крестная мать?

Если не попрощался, значит, уехал ненадолго. Соображатьнадо.

— Так-то оно так, — прикинулся простачкомЗвягинцев. — Просто он обещал мне в городе табак посмотреть… А сам взялуехал, даже носа не показал.

— Так он никому не показал, Палыч. Писульку оставил — ивсе.

— Значит, как он уезжал, ты не видел?

— Нет.

— Ну ладно.

— Ты насчет табака не переживай. Я, может, тоже скоро вгород смотаюсь. Привезу тебе какой-нибудь ароматический.