Он побрил писателя очень тщательно, два раза, один раз поволосу, а другой раз против волоса. Он хотел пройтись ещё и третий раз, нописатель сказал.

— Не надо.

Затем Глазе подправил писателю волосы на затылке и спросил,какие виски он предпочитает: прямые, косые или севастопольские полубачки.

— Всё равно, — сказал писатель, прислушиваясь к разрывам минна гребне безымённой высотки.

— В таком случае, я вам сделаю косые. У нас почти всегвардейцы-миномётчики предпочитают косые.

— Ну, пусть будут косые, — сказал писатель.

— Вас не беспокоит? — спросил Глазе, уловив некотороераздражение в голосе клиента.

— Я тороплюсь, — сказал писатель.

— Пять минут, не больше, — сказал Глазе. — Я должен вамсделать виски как следует быть, для того чтобы вы могли иметь представление оработе военторговских парикмахеров. Может быть, это вам пригодится как материалдля статьи.

Когда Глазе делал писателю второй висок, довольно близко отних разорвалась мина.

— Не беспокойтесь, — сказал Глазе, — он кидает наобум. Этоникого не волнует. Разрешите попудрить?

— У вас есть и пудра? — удивился писатель.

— Разумеется. У нас есть всё, что положено для культурнойпарикмахерской.

— Как, даже одеколон? — ещё больше изумился писатель.

— Разумеется, — сказал Глазе. — Разрешите освежить?

— Освежите, — сказал писатель.

Глазе вынул из кармана склянку, сунул в неё трубку и подулписателю в лицо одеколоном. Он уже собирался вытереть клиенту лицо полотенцем,как вдруг прислушался и сказал:

— А вот теперь я вам советую на одну минуту спуститься вщель.

И едва они успели спрыгнуть в щель, как совсем рядомразорвалась мина, в один миг уничтожившая все инструменты Глазса, оставленныена траве: помазок, чашечку, оселок, тюбик крема для бритья и зеркало. Когдаветер унёс коричневый дым, писатель не без юмора сказал:

— Сколько прикажете?

Тогда парикмахер поднял свои воспалённые глаза к нему,некоторое время шевелил губами и наконец сказал:

— Восемь сорок.

Вот каков был человек, явившийся брить пастушка. Онразвернул вафельное полотенце, где у него были завёрнуты инструменты, и вбольшом порядке разложил их на пустой койке, полотенце же завязал Ване вокругшеи.

— Давно не был в бане? — деловито спросил он мальчика.

— С сорок первого года, — сказал Ваня.

— Сравнительно не так давно, — сказал Восемь-сорок.

Все почтительно засмеялись. Было сразу видно, чтоВосемь-сорок человек знаменитый и в своей области считается профессором,оказавшим большую честь своим визитом.

— Сто грамм сейчас будете пить или после работы? — спросилГорбунов, ставя на койку фляжку, кружку, два громадных ломтя хлеба и открытуюбанку свиной тушёнки.

— До войны у нас в Бобруйске умные люди имели обыкновениесначала работать, а уж потом выпивать, — сказал парикмахер меланхолично. — Чтобудем делать с молодым человеком? — спросил он, поднимая двумя пальцами волосымальчика на затылке.

— Постричь надо ребёнка, — жалостным, бабьим голосом сказалБиденко, с нежностью глядя на пастушка.

— Это ясно, — сказал Восемь-сорок. — Но возникает вопрос,как именно стричь? Стрижка бывает разная. Есть нулевая, есть под гребёнку, естьпод бокс, есть с чубчиком.

— С чубчиком, — сказал Ваня.

— Почему именно с чубчиком?

— Я так видел у одного мальчика, гвардейского кавалериста. Уихнего сына полка. У ефрейтора Вознесенского. Красивый чубчик!

— Знаю. Моя работа, — сказал парикмахер.

— Нет, артиллеристу с чубчиком не подходит, — строго сказалБиденко. — Для конника — да. А для батарейца — нет. Батарейца надо стричь подноль-ноль. Чтоб как шаром покати.

— Ну, брат, не думаю, — сказал Горбунов. — Под ноль — это,скорее всего, годится для пехотинца. А для артиллериста — никак. Какой же онбудет бог войны, если у него волосы — шаром покати? Скорее всего, артиллеристанадо стричь под бокс. Это более подходящее.

— Под бокс — это для авиации, — глухо сказал кто-то из угла.

— Для авиации? Пожалуй, да. Стало быть, под гребёнку.

— Это уж будет слишком по-танкистски.

— Верно, братцы! Чересчур бронетанковый вид получится унашего Вани. Это не годится. Надо его так постричь, чтобы сразу было видать,что малый — артиллерист.

Довольно долго вся команда разведчиков обсуждала вопрос оВаниной стрижке. Парикмахер терпеливо ждал. Когда же выяснилось, что в концеконцов никто толком не знает, как надо стричь по-артиллерийски, Восемь-сороксказал со снисходительной улыбкой:

— Хорошо. Теперь я его буду стричь так, как я это сам себемыслю… Мальчик, нагни голову.

И с этими словами вынул из бокового карманчика алюминиевуюгребёнку.

— Только с чубчиком, — жалобно сказал Ваня.

— И височки не забудьте покосее, — добавил Горбунов.

— Не беспокойтесь, — сказал парикмахер, и в его высокоподнятой руке звонко защебетали ножницы.

На вафельное полотенце посыпались густые хлопья Ваниныхволос.

Восемь-сорок был великий мастер своего дела, это знали все.Но тут он превзошёл самого себя. Он стриг мальчика и так и этак, всемиспособами и на все фасоны. В его руках, как у фокусника, менялись инструменты.То мелькали ножницы, то повизгивала машинка, то вдруг на миг вспыхивала, какмолния, бритва, прикасаясь к вискам. И, по мере того как на вафельном полотенцевырастала гора снятых волос, голова мальчика волшебно изменялась.

Ваня ёжился и сдержанно хихикал от прикосновения холодныхинструментов к своей непривычно оголённой голове. Посмеивались и разведчики,видя, как их пастушок на глазах превращается в маленького солдатика.

Его острые уши, освобождённые из-под волос, казалисьнесколько великоваты, шейка — несколько тонка, зато лоб оказался открытый,круглый, упрямый, но только с небольшой, хорошенькой чёлочкой.