Что мог ответить Ваня? Улики были слишком очевидны. Молча, спобледневшим лицом Ваня смотрел на обтрепавшуюся страницу букваря, где поверхпрописей и картинок была неумело, но довольно толково нарисована химическимкарандашом схема реки с новым мостом и бродами.

Особенно Ваня гордился бродами. Он их сам разведал и потомнарисовал так же точно, как это делали разведчики. Против каждого брода былапоставлена толстая горизонтальная палочка, над которой была старательновыписана цифра 1, обозначающая глубину — один метр, а под палочкой — буква,обозначающая качество дна: Т — твёрдое.

Ваня понял, что отпереться невозможно и он пропал.

— Кто это рисовал? — повторила немка голосом, задрожавшим,как сильно натянутая струна.

— Не знаю, — сказал Ваня.

— Ты не знаешь? — сказала немка, и лицо её сначала покрылосьпятнами, а потом стало сплошь тёмно-розовое, как земляничное мыло.

И вдруг она, проворно схватив мальчика за уши своимижелезными пальцами, с силой повернула его лицо вверх:

— Открой рот. Я тебе приказываю! Сию же минуту открой рот ипокажи язык!

Ваня понял и сжал зубы. Тогда немка стиснула егонеобыкновенно сильными, мускулистыми коленями, всунула ему за щёки указательныепальцы и стала, как крючками, раздирать ему рот.

Ваня вскрикнул от боли и на мгновение показал язык. Немкапосмотрела на него и сказала весело — Теперь мы знаем!

Весь Ванин язык был в лиловом анилине, потому что, рисуясхему, он старательно слюнявил химический карандаш.

— Итак, мальчик, — сказала немка, брезгливо вытирая овязаную юбку свои толстые красные пальцы, — мы тебя будем спрашивать, а ты намотвечай. Не так ли? Кто тебя научил делать топографические схемы, где онинаходятся, эти люди, и как их найти? Ты меня понял? Ты получишь трёх опытныхпровожатых, и ты покажешь им дорогу.

— Я не знаю, про что вы меня спрашиваете, — сказал Ваня.

Мальчик стоял вплотную к столу. Он изо всех сил кусал губы.Его голова была упрямо опущена. С ресниц, как горошины, сыпались слёзы, падаяна схему, нарисованную на пробеле страницы, между чёрной картинкой,изображающей топор, воткнутый в бревно, и красивой прописью в сетке косыхлинеек: «Рабы не мы. Мы не рабы».

— Говори, — тихо сказала немка и задышала носом.

— Не скажу, — ещё тише проговорил Ваня.

И в тот же миг он увидел, как рука офицера с тонкимобручальным кольцом на пальце медленно сползла вниз, открыв веснушчатое лицонездорового цвета, с остреньким красненьким носиком и крошечным старушечьимподбородком.

Глаза офицера Ваня заметить не успел, так как они вспыхнули,мелькнули и оглушительная пощёчина отбросила мальчика к стене.

Ваня стукнулся затылком о бревно, но упасть не успел. Егототчас одним рывком бросили обратно к столу, и он получил вторую пощёчину,такую же страшную, как и первая. И снова ему не дали упасть. Он стоял, шатаясь,перед столом, и теперь на букварь из его носа капала кровь, заливая пропись:«Рабы не мы. Мы не рабы».

Перед глазами мальчика летали ослепительно белые иослепительно чёрные значки, слипшиеся попарно. В ушах гудело, как будто оннаходился в пустом котле и по этому котлу снаружи били молотком. И Ваня услыхалголос, показавшийся ему страшно тихим и страшно далёким:

— Теперь ты скажешь?

— Тётенька, не бейте меня! — закричал мальчик, в ужасезакрывая голову руками.

— Теперь ты скажешь? — нежно повторил далёкий голос.

— Не скажу, — еле двигая губами, прошептал мальчик.

Новый удар отбросил его к стене, и больше уже ничего Ваня непомнил. Он не помнил, как два солдата волокли его из блиндажа и как немкакричала ему вслед:

— Подожди, мой голубчик! Ты у нас ещё заговоришь, после тогокак три дня не получишь воды и пищи.

Ваня очнулся в полной темноте от страшных ударов, трясшихземлю. Его подбрасывало, швыряло от стенки к стенке, качало. Сверху с сухимшорохом сыпался песок. То он бежал тонкими ручейками, то вдруг обваливалсягромадными массами. Ваня чувствовал на себе тяжесть песка. Он был ужеполузасыпан. Он изо всех сил работал руками, пытаясь выкопаться. Он обдиралсебе ногти. Он не знал, сколько времени был без сознания. Вероятно, довольнодолго, потому что чувствовал голод, сильный до тошноты.

Он был насквозь прохвачен душной ледяной сыростью.

Его зубы стучали. Пальцы окоченели, еле разгибались. Головаещё болела, но сознание было ясное, отчётливое.

Ваня понимал, что находится в том самом блиндаже, куда егозаперли перед допросом, и что вокруг — бомбёжка.

С большим трудом, натыкаясь на трясущиеся стены, мальчикпополз отыскивать дверь. Он искал её долго и наконец нашёл. Но она была запертаснаружи, не поддавалась.

Вдруг совсем близко, над самой головой, раздался удар такойстрашной силы, что мальчик на миг перестал слышать. Сверху, едва не стукнув егопо голове, упало несколько брёвен.

Дощатая дверь, сорванная с петель, разбилась вдребезги.Сквозь раскиданные брёвна наката ярко ударил в глаза едкий дневной свет.Послышался слитный звук множества пулемётов, работающих совсем близко, как бынаперегонки.

Бомба, разметавшая блиндаж, где сидел Ваня, была последняя.В наступившей тишине отовсюду отчётливо слышалась машина боя, пущенная полнымходом. В её беспощадном, механическом шуме возвратившийся слух мальчика уловилнежный, согласный хор человеческих голосов, как будто бы где-то певших:«а-а-а-а-а!»

И в Ванином сознании повторилась фраза, уже однаждыслышанная им у разведчиков: «Пошла царица полей в атаку».

По осыпавшимся, заваленным земляным ступенькам мальчиквыбрался из блиндажа и припал к земле.

Он увидел лес, тот самый лес, в который его так недавноприволокли фашисты.