— Нет, скажите правду, дядя Биденко.

— Правду говорю.

— Честное батарейское?

— Честное батарейское.

— И честное разведчицкое?

— Это само собой понятно, — сказал Биденко, хмурясь, чтобыне улыбнуться. — Я даже вместо тебя в ведомости расписался.

— Ух ты, сколько вещей!

— Вещевое довольствие, — строго заметил Биденко. — Сколькоположено, столько и есть. Ни больше ни меньше.

Только теперь, услышав магические слова «ведомость»,«вещевое довольствие», а главное, «положено», Ваня наконец понял, что это несон. Вещи действительно принадлежат ему.

Тогда он не торопясь, по-хозяйски стал перебирать иперекладывать их, внимательно рассматривая каждую вещь в отдельности на свет.

Наконец, всё перебрав и всем насладившись, Ваня сказал:

— Можно уже надевать обмундирование? Но Биденко покачалголовой и засмеялся:

— Ишь ты, какой скорый! Одеваться. Понравилось! Нет, брат,прежде мы с тобой в баньку сходим, затем патлы твои снимем, а уж потом и воинаиз тебя делать будем.

Ваня тяжело вздохнул, но смолчал. Как ему ни хотелосьпоскорее надеть на себя обмундирование и наконец превратиться в настоящегосолдата, он не посмел возражать старшему. Он уже чувствовал, хотя ещё не вполнепонимал, что такое воинская дисциплина. Он уже научился беспрекословноподчиняться. Он уже однажды на собственном опыте убедился, что значит самовольныйпоступок и к чему он может привести. Ему до сих пор было совестно перед Биденкои Горбуновым за то беспокойство, которое он причинил им, занявшись без спросутопографией. Двое суток Горбунов, каждую минуту рискуя быть схваченным немецкимпатрулём и поплатиться жизнью, скрывался в немецком «штабном лесу», разыскиваяВаню.

Это мальчик знал. Но многого он не знал. Он не знал, чтоГорбунов твёрдо решил без него в часть не возвращаться. Горбунов взял Ваню вразведку без разрешения и отвечал за него перед командиром батареи головой.Ваня также не знал, что, когда Биденко, благополучно вернувшись в часть,доложил по команде о происшествии, капитан Енакиев пришёл в бешенство. Онобещал отдать лейтенанта Седых, командира взвода управления, под суд и приказалнемедленно отправить на розыски мальчика группу разведчиков в пять человек. Ксчастью, в этот же день началось новое наступление, и всё решилось само собой.

На этот раз немецкий фронт был прорван более чем на стокилометров в ширину. В первый же день наши войска с боем прошли более тридцатикилометров вперёд, не давая немцам останавливаться и привести себя в порядок.

Потому к исходу этого славного дня «штабной лес» — так егоименовали на картах и в донесениях — оказался у нас в глубоком тылу, и нашивойска продолжали безостановочно продвигаться, наращивая удары, так чтоблиндаж, занятый Горбуновым для своей команды, не понадобился.

Всё же Ваня побывал в этом проклятом блиндаже. Немцы бежалитак поспешно, что в блиндаже всё осталось, как было. Даже чёрная фуражка виселана тесовой стене.

Ваня взял со стены свою торбу, компас и букварь, по-прежнемуоткрытый на разрисованной странице с прописью «Рабы не мы. Мы не рабы»,запачканной высохшей кровью.

Наступление развивалось быстро. Тылы отстали. Поэтому прошлодовольно много времени, пока пришло Ванино обмундирование. Затем обмундированиенужно было ещё перешить и подогнать по росту мальчика.

В условиях ежедневных передвижений это было почтиневозможно. Но разведчики употребили всё своё влияние, для того чтобы на ходунайти хорошего портного, сапожника, а главное, парикмахера с машинкой.

Хозяйственный Горбунов не поскупился на угощение. В ходпошла и свиная тушёнка и сотня трофейных сигарет, немало рафинада и фляжкачистого авиационного спирта.

За портным, сапожником и парикмахером, которых отыскали вовтором эшелоне у гвардейских миномётчиков, ухаживали, как за любимымиродственниками, не щадя продуктов.

Зато всё Ванино обмундирование было готово в самый короткийсрок и вызвало единодушное восхищение разведчиков — такое оно было маленькое,аккуратное, толковое, с иголочки.

А посмотреть на Ванины сапожки приходили даже солдаты изсоседних блиндажей.

Теперь дело стало только за баней и парикмахером.

Баня, устроенная в землянке, уже топилась, а парикмахера смашинкой ждали. И вот парикмахер наконец явился, предшествуемый Горбуновым.

— Ну-ка, друзья. Попрошу вас. Не раскидывайтесь. Освободителишнее место. А то товарищу парикмахеру неловко будет работать. Надо емусоздать для работы необходимые условия, — говорил Горбунов, суетливо расчищаядля парикмахера место и ставя посередине тесной, маленькой землянки ящик из-подосколочных гранат. — Иди сюда, Ваня. Садись. Не бойся. Сейчас тебя товарищпарикмахер будет стричь.

Чувствуя необыкновенно сильное волнение человека,вступающего в новую прекрасную жизнь, Ваня сел на ящик и робко положил руки наколени.

Все взоры в эту знаменательную минуту были обращены на него,на маленького босого пастушка, готового к превращению в солдата.

Парикмахер был немолодой человек с добрыми воспалённымиглазами и элегической улыбкой на рыжем лице. По званию он был сержант, но погонего не было видно, так как на нём поверх толстой шинели был надет очень узкий иочень коротенький, совсем детский бязевый халатик, из бокового кармана котороготорчала алюминиевая гребёнка.

Он был военторговский парикмахер. Фамилия его была Глазе. Нопо фамилии его называли редко. А большей частью называли его «Восемь-сорок».

Это прозвище утвердилось за сержантом Глазсом под Орлом,когда он однажды брил приезжего писателя.

Он усадил писателя на травке, на обратном склоне холма,известного в донесениях того времени как «безымённая высотка к северу-западу отжелезнодорожного виадука».

Бритьё происходило метрах в пятидесяти от немецкогопереднего края. Немцы всё время вели по безымённой высотке так называемыйтревожащий огонь из миномёта.

Но сержант Глазе любил свежий воздух и предпочитал работатьна просторе, а не мучиться в тесной щели, где негде было повернуться, тем болеечто, как известно, немецкий «тревожащий» огонь обыкновенно меньше всеготревожил русских.

Сержант Глазе брил писателя с особенным старанием, с душой,желая дать ему понять, что парикмахерское дело поставлено в Военторге надолжную высоту.