Тогда в этом лесу был полный порядок, спокойствие, тишина.Всюду, как в парке, проложены дорожки, посыпаны речным песком; через канавыперекинуты хорошенькие мостики с перильцами, сделанными из белых берёзовыхсучьев; над штабными блиндажами висели маскировочные сети с нашитыми на них зелёнымиквадратиками и шишками; под полосатыми грибами стояли тепло одетые часовые; вовсех направлениях тянулись чёрные и красные телефонные провода; ходили девушкис судками; где-то в чаще дрожала походная электрическая станция; в специальных,глубоко вырезанных ямах помещались прикрытые ветками штабные автобусы илегковые «оппель-адмиралы».

Теперь же этот удобно оборудованный немецкий штабной лес былизуродован до неузнаваемости.

Вокруг рыжих дымящихся воронок лежали вырванные с корнемсосны, разноцветные обломки автомобилей, трупы немцев в обгоревших и ещёдымящихся шинелях. Высоко на ветках болтались клочья маскировочных сетей. Ввоздухе стоял удушающий пороховой чад.

Со звуком, похожим на короткий свист хлыста, летели пули,сбивая кору и отрубая ветки.

Ваня тотчас понял, что немцы уже очистили лес, но наши ещё внего не вошли. Это была короткая и вместе с тем томительно долгая пауза, вовремя которой батареи поспешно меняют позиции, миномётчики взваливают на плечисвои миномёты, телефонисты бегут, разматывая на бегу катушки, офицеры связипроносятся верхом на гранёных броневиках, минёры водят перед собой длиннымищупами и стрелки с винтовками наперевес пробегают, уже не ложась, по земле, гдепять минут назад был неприятель.

С сильно бьющимся сердцем, прижавшись к земле, Ваня ждал,когда же наконец покажутся свои.

И вот они показались.

Первым был большой солдат в грязной, разорваннойразвевающейся плащ-палатке. Он пробежал между стволами, упал на колени, быстропеременил диск в автомате, потом лёг и прицелился.

Ване казалось, что он прицеливается целую вечность. А насамом деле он целился всего несколько секунд. Он выбирал. Наконец он нажалспусковой крючок. Автомат с круглым чёрным диском затрясся от короткой очереди.

И в тот же миг Ваня узнал солдата. Это был Горбунов. Но какон изменился! Это был всё тот же богатырь, плотный, широкий, даже толстый, нокуда девалась его добродушная, свойская щербатая улыбка? Теперь его лицо сбелыми ресницами, озабоченное, разъярённое боем, тёмное от копоти, смотрелогрозно.

Как не похож был этот Горбунов на того Горбунова, которогоВаня привык видеть чисто выбритого, белого, розового, доброжелательного…

Но если тот Горбунов был просто хорош, то этот былпрекрасен.

— Дядя Горбунов! — крикнул Ваня тонким голосом, стараясьперекричать шум боя.

И в ту же минуту глаза их встретились.

На лице Горбунова вспыхнула радостная улыбка — та, прежняя,широкая, артельная улыбка, открывшая щербатые зубы.

— Пастушок! Ванюшка! — крикнул Горбунов на весь лес своимбогатырским, но вместе с тем и немного бабьим, высоким голосом. — Будь тынеладен! Гляди — жив! А я думал, ты и вовсе пропал. Друг ты мой сердечный, нучто ты скажешь! — говорил он, одним махом очутившись рядом с Ваней. — Ну, брат,задал ты нам заботу!

Он крепко обнял мальчика, прижал к себе, потом взял горячимируками за щёки и два раза поцеловал в губы жёсткими солдатскими губами.

Невероятное счастье испытал Ваня, почувствовав тепло егобольшого потного тела, распаренного боем.

Всё, что с ним происходит, казалось Ване сном, чудом. Емухотелось ещё крепче прижаться к Горбунову, спрятаться под его плащ-палатку итак сидеть сколько угодно, хоть пять часов подряд. Но он вспомнил, что онсолдат и что солдату не подобают такие глупости.

— Дядя Горбунов, — сказал он быстро, — тут в лесу есть одинштабной блиндаж, где они меня допрашивали. Куда лучше, чем тот наш, с карбиднойлампой. Раза в два больше.

— Да что ты говоришь?

— Честное батарейское.

— А тёплый? — озабоченно спросил Горбунов.

— Ого! Теплей не надо. И там у них ещё радио было. Всё времяиграло.

— Радио? Это нам очень надо, — засуетился Горбунов,почувствовав прилив хозяйственной деятельности. — А ну, где этот блиндаж,показывай!

— Тут, недалеко.

— Так давай будем занимать. А то другие для себя захватят. Ая уж давно интересовался достать для команды такой блиндаж. Чтобы в нём и радиобыло. Наша батарея аккурат должна идти по этому направлению.

Они бросились к блиндажу.

— Этот? — спросил Горбунов.

— Этот, — сказал Ваня, презрительно сузив глаза.

Горбунов вынул из шаровар кусок угля, специально припасённыйдля подобного случая, и быстро написал на двери крупными буквами: «Занятокомандой разведчиков взвода управления первой непобедимой батареи Н-скогоартполка. Ефрейтор Горбунов».

А тем временем через лес уже мчались, виляя между стволами,грузовики с прицепленными сзади лёгкими семидесятишестимиллиметровыми пушками.Это меняла огневую позицию батарея капитана Енакиева.

— Ну, пастушок, кончено твоё дело. Погулял — и будет. Сейчасмы из тебя настоящего солдата сделаем.

С такими словами ефрейтор Биденко бросил на койку объёмистыйсвёрток с обмундированием. Он расстегнул новенький кожаный пояс, которым былтуго стянут этот свёрток. Вещи распустились, и Ваня увидел новенькие шаровары,новенькую гимнастёрку с погонами, бязевое бельё, портянки, вещевой мешок,противогаз, шинельку, цигейковую треуховую шапку с красной звездой, а главное —сапоги. Превосходные маленькие юфтовые сапоги на кожаных подмётках со светлымиточками деревянных гвоздей, аккуратно сточенных рашпилем.

Ваня долго ждал этой минуты. Он мечтал о ней всё время. Онпредвкушал её. Но, когда она наступила, мальчик не поверил своим глазам. У негозахватило дух.

Казалось совершенно невероятным, что все эти превосходные,крепко сшитые, новенькие вещи — громадное богатство — теперь принадлежат ему.

Ваня смотрел на обмундирование, не решаясь дотронуться донего. Особенно хотелось потрогать маленькие латунные пушечки на погонах. Палецтак и тянулся к ним, но тотчас отдёргивался, словно пушечки были раскалённые.

Ваня, дрожа ресницами, смотрел то на вещи, то на Биденко.

— Это всё мне? — наконец сказал он робко.

— Безусловно.