ночной тьме полковник нанес удар кулаком, и человек рухнул, как бревно. Мы поспешно заново прицепили вагоны, и поезд двинулся вперед, таща за собой все четыре наших вагона.

Всю ночь мы следили за тем, чтобы не были предприняты другие попытки отцепить наши вагоны. Но то ли люди на станции, от которой мы отъехали, решили, что грузовые вагоны стоят на путях в темноте, то ли было слишком проблематично дозвониться до следующей станции, но в ту ночь больше не было попыток, которые причинили бы нам беспокойство.

Поезд неспешно ехал по заснеженной сельской местности со скоростью приблизительно десять миль в час. Однако эта скорость не показывает нашу реальную скорость продвижения вперед, так как иногда на маленьких станциях мы часами ждали паровозов, топлива, машинистов паровозов. Всякий раз, когда мы останавливались на какой-нибудь станции, это был сигнал для всеобщей свалки. Вагоны были набиты пассажирами максимально плотно, и люди жались друг к другу на крыше каждого вагона, кроме нашего, так как мы изгоняли всех посягателей – иногда с применением силы. Это приходилось делать нам с Бойлем. Двое румын были бесполезны для этого, и мы не могли позвать Сэнди на помощь, так как убийство русских офицеров было в то время обычным делом, поэтому не хотели, чтобы он попался кому-нибудь на глаза. Десять дней мы с Бойлем не снимали одежду. Мы спали по очереди, но оба всегда бодрствовали на каждой станции или остановке.

В Брянске мы попали в гущу боя, который вели войска Российской Советской Республики и войска Украинской Рады.

Советские войска пытались захватить вокзал Брянска, который защищали украинцы с пулеметами при поддержке пары бронированных автомобилей. Обе стороны без разбора палили по поезду. Убитых не было, но около сорока человек получили ранения. Впервые наш поезд летел, как экспресс; мы промчались мимо этой станции и не останавливались до тех пор, пока не отъехали на три или четыре мили. Два наших окна были разбиты, и на вагоне были пулевые отметины, но благодаря его стальным стенкам мы были в относительной безопасности.

В ту ночь, когда был на дежурстве, я увидел на небе яркий свет и решил, что впереди нас ждет беда. Территория, по которой мы тогда проезжали, находилась в руках Советов. Когда мы подъехали ближе к этому сиянию, я обнаружил, что оно исходит от ликеро-водочного завода, случайно подожженного мародерами во время пьянки. Наш поезд резко остановился, и немедленно из вагонов высыпала толпа людей, которые ринулись к заводу.

Это было странное зрелище: пылающий завод, заснеженные поля и сотни людей, бегущих по ним от нашего поезда, чтобы раздобыть для себя водки. Толпа ворвалась в склад, и из его дверей стали, качаясь, выходить люди, держа в руках по шесть или семь бутылок водки. Многие из них не дожидались, когда дойдут до поезда, а открывали бутылки и пили на ходу. Когда час спустя мы тронулись в путь, в поезде ехали сотни пьяных людей.

На следующее утро, когда мы въехали на крупную станцию с серым, старым деревянным обветшалым зданием вокзала, поезд окружил отряд большевистских войск, и поисковая группа во главе с комиссаром вместе с вооруженной охраной начала методический обыск поезда. Выйдя на платформу, я прошел до конца поезда, с которого начался обыск, и отметил, что он проводится очень тщательно, а комиссар – агрессивный задира. Я вернулся, чтобы доложить обо всем полковнику, и мы велели Сэнди и румынам А. и О. вернуться на свои койки и сидеть молча, даже не сметь кашлять. В качестве меры предосторожности я запер двери их купе своим ключом.

К тому времени, когда комиссар во главе своей группы подошел к нашему вагону, я решил, что хороший блеф – наша единственная надежда на безопасность, и приветствовал комиссара, отдал ему честь и с серьезным видом пожал ему руку.

– Вы со своими людьми не можете зайти в наш вагон. Мы входим в иностранную миссию и не подлежим обыску. Если вы проведете обыск, то нарушите конвенцию об экстерриториальности, заключенную между нашей страной и Российской Советской Республикой.

Что-то во мне хихикнуло, так как я знал, что наше правительство вряд ли признает советское правительство в ближайшие годы, а претендовать на экстерриториальность с нашей стороны в нашем положении было на самом деле верхом наглости.

Комиссар мгновение колебался. Его челюсти сжались. Он был решительно настроен исполнить свой долг и обыскать наш вагон.

– Друг мой, – сказал я, – вы совершите большую ошибку, если войдете, так как наша страна никогда не простит такого оскорбления.

– Из какой вы страны? – спросил он.

Если сказать, что мы англичане, то это не помогло бы нам, потому что на тот момент наша страна не пользовалась ни популярностью, ни особенным уважением в России, и поэтому я ответил:

– Мы представляем канадскую миссию.

– Канадскую… канадскую… Это Американская Республика? – спросил простодушный комиссар.

– Да, конечно! – воскликнул я. – Теперь войдите и познакомьтесь с полковником Бойлем – главой миссии. Я знаю, что он будет очень рад познакомиться с вами, но вы должны оставить своих людей на платформе, а я угощу их канадскими сигаретами.

Комиссар вошел, а я пока раздал пачки «Голд флейк» солдатам, которым очень по вкусу пришлись «канадские» сигареты.

Я представил комиссара Бойлю, предложил бренди, хлеб, ветчину, колбасу и сливочное масло, и мы, к возмущению Ивана, закусили в неформальной обстановке. Я боялся, что Иван может позволить своим чувствам взять верх над собой, поэтому пошел и объяснил ему, что то, что мы делаем, абсолютно необходимо. Он покачал головой и тихо сказал:

– Если только комиссар тронет полковника, я буду рад, потому что полковник убьет его одним ударом, и это будет хорошо; жаль только, если эта свинья зальет своей кровью мои ковры.

Мы с полковником посвятили Ивана в тайну того, что мы везем, так как знали, что это наилучший способ заручиться его помощью и поддержкой. И действительно, как только он понял, что мы везем назад королевские драгоценности королю и королеве Румынии, возвел нас в ранг по меньшей мере пэров королевства. Иван знал родословные королевских фамилий Европы – их имена, браки и степени родства. Он знал бесконечно больше о королевском доме Виндзоров, чем я, и говорил о короле Георге, королевской семье и их родственниках так, как будто они были лично ему знакомы.

Наше поведение, подкрепленное бренди, едой и сигаретами, наконец рассеяло подозрения комиссара, и он поднялся, чтобы уйти; прощаясь с Бойлем, он долго щелкал каблуками. Но когда мы вышли в коридор вагона, он обернулся ко мне