Почему-то в этот момент Кемарская забыла о своей любимойприсказке «мы не нищие».

– Вы не отчаивайтесь раньше времени, – успокаивалаее Люба. – Завтра будет суд, и, может быть, Геннадия признают невиновным иоправдают.

– Да как же его признают невиновным-то, если онвиноват?! – восклицала Татьяна Федоровна. – Ведь он же убил, иродпроклятый!

– Ну, мало ли как бывает. Может быть, адвокат найдетсвидетелей, которые подтвердят, что Геннадий не убивал.

– Да как же не убивал, когда убил!

– Мы с вами этого не знаем, – мягко уверяла ееЛюба. – Нас с вами там не было, и мы своими глазами ничего не видели.

– Да нечего мне своими глазами-то видеть, я и так всезнаю! – заявила Кемарская.

Наконец она наговорилась всласть и ушла к себе на второйэтаж.

– Спасибо тебе, Родинька, что вызвался пойти завтра сней, – сказала Люба. – Но только я, наверное, все-таки отпрошусь ипойду с вами. Она вздорная и склочная старуха, тебе одному с ней не справиться.

– Ну зачем, Любаша? Ты так ждала этих трех выходных, чтобыпобыть с детьми и отдохнуть как следует! Жалко же тратить целый отгул.

– Тебя мне тоже жалко, – Люба улыбнулась. –Она из тебя всю кровь выпьет. Решено, завтра пойдем все вместе. И потом, тыведь тоже будешь нервничать, а кто тебя поддержит, если не я? Да и я на работебуду сидеть и думать, как там все идет, признают ли Геннадия виновным, будуволноваться, переживать. Лучше уж пойти туда и своими глазами все увидеть.Сейчас позвоню начальнику и предупрежу, что меня завтра не будет.

В прошлом году Любу Романову повысили в должности, теперьона была старшим экономистом, а поскольку Леля подрастала и болела все меньше,больничные по уходу за ребенком Люба брала все реже и, находясь на хорошемсчету у руководства, вполне могла позволить себе взять отгул, оформив всезадним числом и просто предупредив начальника по телефону.

Перед Олимпиадой Москва опустела, проституток и бомжейотловили и вывезли за 101-й километр, всех, кого можно, отправили в отпуска,иногородних в столицу старались не пускать – купить билет в Москву можно было,только предъявив командировочное удостоверение, но на места пришла строгаядиректива: в командировки в столицу стараться без острой нужды не отправлять.Даже детей и подростков постарались убрать из города, предоставляя путевки впионерские лагеря не на 26 дней, как обычно, а на целых 40.

Неподалеку от здания суда, где слушалось уголовное дело пообвинению Геннадия Ревенко в убийстве жены, сидел мужчина лет сорока, с седымивисками, одетый бедно, но опрятно: дешевые, много раз стиранные джинсыиндийского производства, ковбойка в клеточку, темно-синяя неброская легкаякуртка, на голове кепи. Мужчина посматривал в сторону красного кирпичногоздания, где должно было вершиться правосудие, и не торопясь жевал печенье,которое доставал из маленькой прозрачной упаковки, украшенной разноцветнымикольцами – символом олимпийского движения. Непонятно было, то ли он кого-тождет, то ли просто убивает время.

Он провожал внимательным взглядом каждого, кто подходил кзданию и входил внутрь. Увидев Родислава Романова в сопровождении двух женщин,мужчина напрягся, но, когда вся троица скрылась из виду, снова расслабился.Потом подъехала милицейская машина – «автозак», из нее вывели в наручникахподсудимого, и мужчина снова перестал жевать свое печенье и впился взглядом вширокоплечего коренастого человека, которому предстояло через очень короткоевремя оказаться в зале суда. Мужчина слегка вжал голову в плечи, словностараясь стать как можно более незаметным, и затаил дыхание, но ничего не произошло.Подсудимого быстро провели внутрь, дверь «автозака» захлопнулась, и машинауехала.

Мужчина посидел на скамейке еще некоторое время, потом встали пошел в близлежащий магазин, откуда вышел с бутылкой сладкой газировки ипачкой сигарет, и снова уселся на то же место. На двери суда он больше несмотрел, взгляд его рассеянно блуждал по верхушкам деревьев, то и делососкальзывая на припаркованные вдоль улицы автомобили.

Спустя примерно минут тридцать он ленивой походкой подошел кбелым «Жигулям», на которых приехал Романов с двумя женщинами, осмотрел машинусо всех сторон и вернулся к своей скамейке. Достал из внутреннего карманакуртки блокнот, полистал, нашел нужную страницу и что-то записал, убрал блокноти снова предался ленивому созерцанию окрестностей. «Как плохо, что Москва такаябезлюдная, – думал он. – Меня видно со всех сторон. Раньше в этомместе всегда бывало много народу, мальчишки гоняли мяч, ремонтировали дорогу, итут постоянно сновали рабочие и дребезжала техника. А теперь все как будтовымерло. Одни старики остались, которым нечего делать и которые целыми днямиразглядывают прохожих. И меня запомнят. Да ладно, пусть запоминают, я здесь всеравно больше не появлюсь. Если, конечно, повезет. Но мне должно повезти,обязательно должно. Не может быть, чтобы не повезло».

Прошло немало времени, мужчина еще несколько раз ходил вмагазин и возвращался то с напитком, то со сладким творожным сырком, то смаленькой круглой булочкой за пять копеек и завернутыми в грубую серую бумагуста граммами сыра, но неизменно возвращался на свой пост, с которого так хорошобыл виден вход в суд.

Наконец он снова увидел супругов Романовых в сопровождениипожилой женщины и понял: судебное заседание окончилось. Мужчина плохо зналпроцессуальную процедуру и решил, что суд уже вынес окончательное решение. Онподошел поближе к машине, чтобы услышать, о чем будут говорить Романовы ипожилая женщина. Он был уверен, что они собираются уезжать. Однако они и недумали садиться в машину, напротив, они стояли на крыльце и задумчиво что-тообсуждали, словно решали, в какую сторону им пойти. Мужчина постоял ещенемного, потом высмотрел еще одну группу людей, толпой вышедших из здания, иподобрался поближе к ним, стараясь уловить хотя бы обрывки разговора.

Ему это удалось. Люди оказались товарищами по работеподсудимого, и они довольно громко пытались договориться, кто из них останетсяждать оглашения приговора, а кто поедет домой или на работу. Оказалось, чтозакончилось только слушание дела, а теперь судья и народные заседатели удалилисьв совещательную комнату, чтобы обсудить и вынести приговор, который обещализачитать через два часа, не раньше.

Мужчина крякнул с досады, сел в свою машину – неприметныйгрязно-красный «Запорожец» – и уехал. Появился он ровно через два часа,припарковал машину и снова занял все ту же скамейку. На этот раз он был безкепи, и куртка на нем была другая, темно-серая.

Вынесение приговора затянулось, и чем дольше из здания судане выходили Романовы, тем сильнее нервничал мужчина. Он даже не замечал, чтоподносит ко рту давно опустевшую бутылку с минеральной водой, которую привез ссобой. Он много курил, и вся земля вокруг скамейки была усеяна окурками, хотя вдвух шагах стояла урна.