– Так вот, Борис Андреевич, стало быть, осталось вживых после рейда всего шесть офицеров. Генерал Дзагоев, как я уже говорил,тяжело ранен, находится без сознания, поэтому его не допрашивали и мне поговоритьс ним нельзя.

– Неужели вы самого генерала подозреваете? –изумился Борис. – Герой, однорукий командует отрядом, солдаты, говорят,его боготворят…

– Я, дорогой мой, должен подозревать всех, –жестко сказал Горецкий, – если я хочу выявить предателя. А то получается:этот – герой, как его заподозрить; с этим в юнкерском училище учился;с этим воевал, спали под одним одеялом, тоже не представить, как он могпредателем стать; а этот – вообще мне родственник, хоть и дальний.

В голосе полковника проскользнули металлические нотки, и самон из уютного профессора вдруг превратился в жесткого, решительного офицера.Горецкий встал, пенсне упало с носа и повисло на шнурке. Борис в который разподивился, что лицо его без пенсне приобрело чеканность профилей на римскихмонетах.

– А как вы узнали, что я тут знакомого встретил, почтиродственника? – спросил он, чтобы разрядить атмосферу.

– Я и не знал, – ответил Горецкий обычнымголосом. – А что – и вправду родственник?

– Да нет, брата моего двоюродного приятель, штабс-капитанПетр Алымов, он в том рейде не участвовал…

«И слава Богу», – добавил про себя Борис, емусовершенно не улыбалось подозревать старинного приятеля своего брата Юрия.

– Это хорошо, что у вас здесь есть друг-офицер, –оживился Горецкий, – он сможет ввести вас в здешнее общество. А этопридется сделать, и как можно быстрее. Вам следует подружиться со всеми пятьюофицерами, то есть теми, кто остался в живых после неудачного рейда.Единственное, что мы можем утверждать с уверенностью, – это что один ихних предатель.

– Значит, генерала Дзагоева все же вычеркнули изсписка? – осведомился Борис.

– Да, но не потому что он герой-генерал, а потому, чтоон был все время на виду, с тех пор как он отдал приказы и до начала боя, принем неотлучно находились вестовой, ординарец и знаменосец, а также другие люди.

Горецкий потряс в воздухе пачкой листков.

– Вот материалы допросов. Я с ними ознакомился и теперьвведу вас в курс дела для быстроты. Итак, в живых остались по старшинствузваний: полковник Азаров, командир конно-горной батареи, про его заслуги изаслуги других я говорить не буду, чтобы у вас не создалось предвзятости; далееротмистр Мальцев, есаул Бережной – этот из казаков, как вы понимаете, дальшештабс-капитан Коновалов и поручик Осоргин. Все они в принципе могли послеполучения приказа и разъяснения генералом Дзагоевым задачи улучить момент дляпередачи сообщения махновцам. Исключение составляет штабс-капитан Коновалов,потому что все четверо оставшихся офицеров совершенно одинаково сообщили, гдеон находился все время до начала обстрела махновцев.

– И отчего же именно его все запомнили?

– Это как раз просто. – Горецкий откинулся наспинку кресла и опять приобрел совершенно профессорский вид.

Борис неоднократно задавал себе вопрос: какой же Горецкийнастоящий – тот, стоящий на кафедре перед студентами, или нынешний, в формеполковника с жестким, чеканным профилем?

– Это как раз просто. Мы с вами, голубчик, некавалеристы, и нам не ясны некоторые особенности их видения… Когда кавалериствидит издали знакомого всадника, он узнает его не по лицу или по фигуре, не поодежде даже – форма у всех одинаковая. А лицо в предрассветных сумерках было неразглядеть. А узнает он знакомого по лошади. Лошади у всех разные – масть,сложение. Так вот и у штабс-капитана Коновалова очень необычный конь – вороной,с белым чепраком, то есть с большим белым пятном на спине, там, где расположеноседло. Этот жеребец очень хорошо заметен издали, поэтому все офицеры, казаки исолдаты видели штабс-капитана Коновалова, он единственный, кто не попадает подподозрение…

– Но кто-то ведь мог Коновалова заменить, он могпоменяться с кем-нибудь лошадьми?

– Коновод Пряхин утверждает, что это исключено. Онжеребца этого по кличке Буян очень хорошо знал по долгу службы, так сказать.Так вот жеребец свирепый, нрава буйного и подпускал к себе он только его,Пряхина, поскольку тот его чистил и кормил, и штабс-капитана Коновалова, да итот очень много сил потратил на то, чтобы его объездить. А с другими он простозверь, норовит с седла сбросить, в прыжке закидывается, самого Коновалова так вколено укусил, что тот неделю хромал.

– Значит, коновод тоже выжил?

– Да, он легко ранен, сейчас находится в госпитале. Норазумеется, нужно будет его подробнее допросить, как только он выпишется.

– Тогда следующий вопрос: каким образом могли этиофицеры передать сообщение махновцам? Насколько я понял, – Борис пошуршаллистками, – отряд остановился в четырех верстах от станции, вокруг никакихнаселенных пунктов, кто-то должен был ждать его неподалеку…

– Верно, там рядом как раз находился домик путевогообходчика Еремеева. Его, конечно, обыскивали, но после боя, сами понимаете,выяснить ничего не удалось – сами еле ноги унесли. Заходили казаки к обходчикуза водой, да того и след простыл. Вот и понимай: либо он еще раньше сбежал,чтобы махновцев предупредить, то есть в сговоре был с ними и предателем, либопросто испугался такой бойни и в лесу спрятался. Теперь не пойдешь, неспросишь… далеко это. Значит, Борис Андреевич, мы вот как сделаем, –Горецкий собрал листки в стопку и встал из-за стола, – я тут подумаю,разработаю план, как этих пятерых офицеров проверить.

– Все-таки пятерых? И Коновалова тоже подозреваете,несмотря на приметного жеребца?

– Порядок есть порядок, – твердо ответилполковник. – А вы постарайтесь с ними познакомиться поближе, авоськто-нибудь из них проговорится, узнаете что-то важное. Что хмуритесь? Ненравится такое поручение? Выспрашивать, вынюхивать, подозревать честных людей,боевых офицеров.

Борис рассердился, потому что Горецкий точно прочитал егомысли.

– Вы правы: предатель – один, а подозревать приходитсявсех. Но я так понимаю, что выбора у меня нет.

– Именно, на нашей с вами службе не выбирают. И пустьвас поддерживает мысль о загубленных полутора тысячах жизней. Кстати, почемуваш знакомый, Алымов, вы говорили, не попал в этот рейд?

– Он заболел, накануне простудился, открылась рана,которую он еще в семнадцатом в Петрограде получил. Я эту историю помню, –помрачнел Борис, – в октябре семнадцатого они с братом Юрием решили датьотпор красным. Я хотел с ними, но они отмахнулись – сказали, что я штатский,пользы от меня все равно не будет. У нас тогда болела Варя, сестренка,тяжелейшее воспаление легких, думали, что не выживет. Мать сбилась с ног, а погороду матросы с «маузерами» и всякая сволочь… Я остался, а они с братом ушли.Пошли в Константиновское артиллерийское училище, они его перед войнойзакончили. Пока учились, их так и звали – «констапупы». И еще «траур попехоте», потому что на погонах у юнкеров красивый черный кант был. Так вот,пошли они в училище, а там юнкера, офицеры – всего человек шестьсот. Поговорилии пошли воевать, оружие при всех было – многие с фронта вернулись. А дальше,брат рассказывал, полный кошмар был. Не поймешь, где белые, где красные, вгороде чуть не двадцать фронтов было. Алымова ранили в ногу, колено раздробили.Брат его на себе тащит, тут – солдаты, хорошо, успели они погоны оторвать даоружие выбросить. Брат говорит – счастливый случай, знакомого солдата онвстретил. Хороший человек оказался, честно при всех сказал, что плохого отмоего брата на фронте не видел, помог Алымова до больницы довести. Докторпосмотрел на ногу и ахнул, удивился, что Алымов еще идти мог. А тут матросынагрянули. С этими лучше офицеру не встречаться, раненный, не раненный – у ниходин разговор – в расход. Вынесли брат с доктором Петра в последний моментчерез черный ход, положили в машину с красным крестом – и к алымовской тетке,она еще в четырнадцатом году на свои деньги лазарет открыла на Гороховой. Тамколено ему по кусочкам сложили, но часто болит, переохлаждать нельзя. А братЮрий погиб в восемнадцатом на Украине.