Итак, они остановились перед столиком, где сидела княгиняЗадунайская, – штабс-капитан Петр Алымов с интересной бледностью и поручикБорис Ордынцев – чуть шире в плечах, здоровее на вид, с приятной улыбкой исеро-стальным блеском в глазах.

– Ай да молодцы! – засмеялась княгиня. –Петя, друг мой, ты кого это нам привел?

– Позвольте представить вам, княгиня, старого моегопетербургского друга Ордынцева Бориса Андреевича. Мы с ним два года невиделись, а здесь судьба вот снова свела.

Старуха взглянула на Бориса с веселым любопытством:

– Знавала я в Петербурге одного Ордынцева. За него мояродственница замуж вышла. Как, говоришь, батюшка, отчество-то твое?

– Андреич, – улыбнулся Борис.

Несмотря на то что княгине, даже по мужским подсчетам, былоявно за семьдесят и возраста своего она нисколько не скрывала, то есть нерумянилась и не пудрила морщинистую шею, смотреть на нее было приятно.Очевидно, это проистекало от того, что главное выражение, которое постоянноприсутствовало на лице ее, было выражение живейшего и добрейшего интереса ковсему, что она видит перед собой сейчас и готовность принять с таким же интересомвсе, что случится с ней в будущем. Такое выражение очень молодило старуюкнягиню.

– Андреич, – протянула она и наморщила лоб,вспоминая, – а тот как раз и был Андрей Никитич Ордынцев!

– Это мой отец. – Борис удивился такой хорошейпамяти.

– Родной ты мой! – умилилась старуха. – Да яже тебя вот таким помню. А Шурочка жива ли?

– Мама умерла зимой восемнадцатого. Врач сказал –сердце, – глухо произнес Борис.

– Вот оно что! – посерьезнела княгиня. – Ну,земля ей пухом. Но помню я, что у нее, кроме тебя, еще дети были?

– Варя, сестра, но я не знаю, где она сейчас.

– Что ж, у всех горе, – философски заметиластаруха. – А ты не теряй надежды-то. Возможно, найдется сестра. А вотпознакомься-ка лучше с моими спутниками.

– Позвольте, Анна Евлампиевна, мне откланяться, –вступил Алымов.

– Иди-иди, товарищи ждут, – закивала она. – Атебя уж, Борис Андреич, я никак не отпущу. Будем сидеть и родственниковперебирать да вспоминать, кто куда подевался. Вот, господа, извольте любить ижаловать: родственник мой, Ордынцев. Это Сонечка, Софья Павловна, мой добрыйангел, скрашивает старухину жизнь…

Борис почтительно взял протянутую ему руку, и тут как будтотоком его ударило воспоминание. Он пристально вгляделся в сидящую напротив дамуи вспомнил, точнее, не вспомнил, а узнал: нельзя было не узнать эти фиалковыеглаза. Ну разумеется, это она, баронесса Штраум! Он расстался с ней всегополтора месяца назад в Феодосии. Вернее, она провела филеров и людей изконтрразведки и сбежала у них из-под носа, в то время как остальных участниковзаговора удалось арестовать. Борис вспомнил, как он обрадовался, узнав о побегебаронессы, – красивым женщинам не место в контрразведке, даже если они преступницы.Он даже имел по этому поводу крупный разговор с Горецким.

Итак, перед ним сидела баронесса Штраум собственнойперсоной. Да полно, баронесса ли? Ничто, кроме замечательных фиалковых глаз, ненапоминало в сидевшей перед ним женщине хозяйку известного в Феодосии салоналюбителей искусств баронессу Софи Штраум. Та, как и полагалось хозяйке салона,была чуть манерна, чуть томна, в меру богемна. То есть это было ее амплуа. Насамом деле Борису удалось как-то увидеть ее подлинную натуру, и он убедился,что баронесса – человек умный, жесткий и решительный, что лишний разподтверждает ее успешный побег из Феодосии.

Нынче же перед Борисом сидела красавица с безупречнымиманерами и со спокойным достоинством во взгляде. Волосы (темно-русые, а непепельные, как в Феодосии) были забраны в гладкую высокую прическу.Немногочисленные драгоценности были подобраны с большим вкусом.

Борис очнулся и испугался, что слишком долго задерживаетруку баронессы. Рука ее была ледяной, но взгляд фиалковых глаз безмятежен. Ни тениузнавания не мелькнуло в нем. Но Борис решил держать ухо востро.

– Что, батюшка, зацепило тебя? – от душивеселилась княгиня. – Вон что красота-то с вашим братом делает.

Краем глаза Борис заметил, как стиснул зубы молчавший дотого полковник Азаров.

– Позвольте, сударыня, выразить свое восхищение, –пробормотал Борис, – простите, не расслышал фамилию…

– Софья Павловна Вельяминова, – приятнымконтральто произнесла баронесса, то есть, как понял Борис, никакая теперь небаронесса.

Исчезли непонятный титул, раскованные манеры, даже голосизменился – теперь в нем не было слышно мурлыканья балованной кошечки. Крометого, женщина, сидевшая перед ним, выглядела лет на шесть моложе, чем та, вФеодосии. Тем не менее Борис мог бы поклясться, что перед ним та самая женщинаи что она тоже его узнала, но не стала признаваться, потому что ведет здесьсвою собственную игру. Сейчас она наконец мягко отняла у него свою руку.

Полковник Азаров холодно кивнул Борису, а тучный господин,оказавшийся известным писателем, сотрудничающим в данное время в ОСВАГе,[2] пробормотал приветствие, не прекращая жевать, и продолжил своеувлекательное занятие.

Княгиня с неудовольствием посмотрела на сцену, где творилосьуже нечто и вовсе несуразное – девицы плясали канкан, что очень одобрялиподвыпившие господа офицеры, столпившиеся у сцены.

– Вот что, друзья мои, едемте сейчас ко мне! –распорядилась княгиня. – А то тут уж очень стало беспокойно. Там с тобойне спеша побеседуем, – обратилась она отдельно к Борису.

Тучный писатель вяло отказался, полковник, мрачно поглядываяна Бориса, пробормотал, что завтра рано утром надобно ему явиться в штаб зановым назначением.

– Иди, батюшка Вадим Александрович, за нас небеспокойся – Борис нас проводит, а там уж я за ним присмотрю, – лукавозасмеялась княгиня.

Полковник нежно шепнул что-то на ухо Софье Павловне. Потомперевел взгляд на Бориса. В глазах его читалась откровенная неприязнь.

– Экий, прости Господи, ревнивец! – вполголосапроворчала княгиня, глядя ему вслед.

Никто не ответил на ее реплику: писатель по-прежнему жевал,Софья Павловна молчала, скромно потупив глаза, а Борис отвернулся, наблюдая,как в противоположном конце зала поручик Осоргин, окончательно озверевший отвыпитого, все порывается вскочить и выхватить револьвер. Ротмистр Мальцевхлопотал над ним, как нянька над капризным дитятей. У Алымова больше, чемвсегда, подергивался угол рта.

«Нервные какие стали господа офицеры», – подумал Борис.

Он устыдился было своего сарказма – отчего же и не бытьофицерам нервными, ведь они недавно перенесли такой ужас, махновцы разбили ихнаголову, выжили единицы, полковник Азаров с большим трудом вывел остаткиразгромленного отряда к своим. Вот еще забота: полковник Азаров, боевой офицер,замечательный командир – и совершенно потерял голову от любви к женщине, явноего недостойной. Но с другой стороны, о прошлом его возлюбленной знает лишьБорис, а на первый взгляд Софья Павловна производит весьма приятноевпечатление.