– Ну что же, гражданин, – ее передернуло от отвратительноговкуса этого слова, – вы прекрасно знаете: я – русская, я подданная еевеличества российской императрицы Екатерины Алексеевны, – а значит, могу себепозволить убеждения иные, чем у вас и ваших кузнецов. Не вижу основанийзадерживать меня, а тем более – ломать мою карету. Извольте следовать своимубеждениям, а мне предоставьте следовать своим – и своей дорогою!

– Как бы не так!

Оба содрогнулись, точно при грохоте выстрела: злющаягорничная, девка из Мон-Нуара, вскочила на подножку кареты и теперь стояла,пригнувшись, точно кошка, готовая к прыжку, осыпая обоих отборной бранью.

Что и говорить, в моде у дам того времени были резкие и дажегрубые манеры, но эта девка выражалась уж вовсе по-площадному, то естьнастолько грязно, что Мария невольно заслонилась от нее ладонями.

А гасконец весело посмеивался, словно появление злобнойдевки было лишь удачным продолжением шутки:

– Я был так увлечен беседой с тобою, гражданка, что не успелсообщить: именем французского народа мне предписано арестовать тебя!

– Арестовать?! – вскричала Мария – и ей эхом отозваласьдевка:

– А-рес-то-вать?! Эту шлюху? Эту поганую аристо? [4] – И,высунувшись из кареты, она завопила: – Вы слышали, друзья?! Он хочет арестоватьпособницу австриячки! Нет, братья свободы, не допустим этого! Не допустим!

И Мария ахнуть не успела, как ее вырвали из рук офицера,вытолкнули из кареты и бросили на дорогу. Девка уселась на нее верхом,вцепилась в распустившиеся волосы и закричала:

– Клянусь, она не доедет до тюрьмы! В петлю ее! Повесить!

Словно темный туман окутал все вокруг – это был смраднемытых, разгоряченных тел.

– В петлю аристо! – раздавались дикие голоса. – Повесить ее,повесить!

– Опомнитесь, граждане! – вмешался наконец-то офицер. – Уменя приказ Конвента. Это соучастница преступления, нам нужны ее показания…

Но в голосе офицера не было твердости, и мятежники необратили никакого внимания на его слова, только девка, исступленно дергая Мариюза волосы, выкрикнула:

– Показания?! На черта нужны ее показания, если булочникКапет [5] уже схвачен? Ее место у тетушки Луизы [6] но у той и так многопоживы. Зачем ждать? Доставим себе удовольствие! В петлю ее! В петлю!

И снова на Марию накатилась тьма, ударяя по глазамотдельными просверками: разинутые в крике рты, связанный Данила, неловкопривалившийся к боку кареты, а в глазах его – ужас; озабоченное лицо гасконца –он пытается остановить толпу, но люди, опьяненные жаждой крови, спорят, кричат,беснуются; девка, задрав юбку, скачет перед офицером, виляя голыми бедрами,визжит, хохочет, слова сказать не дает; и вот уже все хохочут, и офицер тожесмеется и наконец-то, махнув рукой, грубо хватает девку, лапает, целует… Онсогласился, он сдался – и отдал им Марию.

Они повесили бы ее сию же минуту, но оказалось, что в спешкене захватили с собой веревки.

* * *

Мария немало прожила во Франции и знала, что этому народу,как никакому другому, свойственна врожденная склонность к беспорядку. Погналисьвот за беглянкой, желая непременно ее повесить, – да забыли о веревке. Однакоэто желание – повесить, непременно повесить! – настолько овладело ихвзбудораженным сознанием, что никто даже не вспомнил о пистолетах, из которыхможно застрелить пособницу австриячки.

Словом, судьба подарила отсрочку: сгонять за веревкой вМон-Нуар вызвалась девка (ее по иронии все той же насмешницы-судьбы звали Манон[7]), а без нее, словно она была тем кресалом, которое распаляло мужчин, онисделались посмирнее и, оставив в покое пленников, с упоением принялись грабитькарету.

Вытащили сундуки, корзины, содрали бархатную и шелковистуюобивку… Мария с Данилой встревоженно переглядывались. Разумеется, не о багажебыли их тревоги, но пока, к счастью, никто из грабителей не орал истошно иторжествующе, не выскакивал на дорогу, прижав к груди заветную шкатулку.Наконец из разоренной кареты вылез последний крестьянин с пустыми руками инедовольным лицом. Главного так и не нашли.

Корзины с припасами тотчас распаковали и невдалеке, наполянке, устроили пирушку. Мария и Данила снова переглянулись. Ну, если нетеперь, то уж и никогда! Прикусив губу до крови, Мария сумела-таки вызвать наглаза подобие слезинок и закричала как могла жалобнее:

– Господин офицер! Во имя неба, выслушайте меня!

Офицер тоже направлялся к раскинутым скатертям. Досадливооглянувшись на Марию, он процедил сквозь зубы:

– Я ничего не могу сделать для вас, баронесса. Молитесь –пусть бог дарует вам последнее утешение.

– О том я и прошу! – вскричала Мария. – Позвольте мнепомолиться, как того требует моя вера! Мы, русские, – православные, и нашепоследнее обращение к богу требует уединения и полумрака. Позвольте мне войти вкарету, собраться с мыслями, вверить господу душу мою…

В глазах гасконца вспыхнуло любопытство:

– Да, я что-то такое слышал. Вы, русские, – прямые потомкимонголов и до сих пор остались идолопоклонниками. – Он задумчиво оглядел Марию.– Ну что ж, эту последнюю малость я могу вам позволить.

Офицер судорожно сглотнул, рывком поднял Марию и втолкнул еев карету.

– Молитесь, – сказал он. – Молитесь, баронесса! – И прикрылза нею повисшую на одной петле дверцу; шелковые шторы были сорваны, однакокожаная обтяжка пока осталась нетронутой.

Мария рухнула на колени, шепнула, зная, что Данила ееслышит: «Уповай на господа!» – и с трепетом воззрилась на пол. Оказалось, чтограбители облегчили ей задачу – иначе как со связанными руками отодратьобшивку, чтобы обнажить доски? А теперь ясно видна заветная планочка – чутьтемнее других. Мария нажала на нее, чуть повела вперед – и в полутьме,пропахшей потными мужскими телами, потянуло легким, сладковатым дуновением изоткрывшегося тайника.