Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегалиотражения кошмаров, которые преследовали мальчика во сне. Каждую минуту еголицо меняло выражение. То оно застывало в ужасе; то нечеловеческое отчаяниеискажало его; то резкие глубокие черты безысходного горя прорезывались вокругего впалого рта, брови поднимались домиком и с ресниц катились слёзы; то вдругзубы начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным, кулакисжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони, и глухие, хриплые звукивылетали из напряжённого горла. А то вдруг мальчик впадал в беспамятство,улыбался жалкой, совсем детской и по-детски беспомощной улыбкой и начинал оченьслабо, чуть слышно петь какую-то неразборчивую песенку.

Сон мальчика был так тяжёл, так глубок, душа его, блуждающаяпо мукам сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он нечувствовал ничего: ни пристальных глаз разведчиков, смотревших на него сверху,ни яркого света электрического фонарика, в упор освещавшего его лицо.

Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри, подбросило. Онпроснулся, вскочил, сел. Его глаза дико блеснули. В одно мгновение он выхватилоткуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким, точным движением Егоров успелперехватить горячую руку мальчика и закрыть ему ладонью рот.

— Тише. Свои, — шёпотом сказал Егоров.

Только теперь мальчик заметил, что шлемы солдат былирусские, автоматы — русские, плащ-палатки — русские, и лица, наклонившиеся кнему, — тоже русские, родные.

Радостная улыбка бледно вспыхнула на его истощённом лице. Онхотел что-то сказать, но сумел произнести только одно слово:

— Наши…

И потерял сознание.

Командир батареи капитан Енакиев сидел на небольшой дощатойплощадке, устроенной на верхушке сосны, между крепкими суками. С трёх сторонплощадка была открыта. С четвёртой стороны, с западной, на неё было положенонесколько толстых шпал, защищавших от пуль. К верхней шпале была привинченастереотруба. К её рогам было привязано несколько веток, так что сама онапоходила на рогатую ветку.

Для того чтобы попасть на площадку, надо было подняться подвум очень длинным и узким лестницам. Первая, довольно пологая, доходилапримерно до половины дерева. Отсюда надо было подниматься по второй лестнице,почти отвесной.

Кроме капитана Енакиева, на площадке находились двателефониста — один пехотный, другой артиллерийский — со своими кожанымителефонными аппаратами, повешенными на чешуйчатом стволе сосны, и начальникбоевого участка, командир стрелкового батальона Ахунбаев, тоже капитан.

Так как на площадке больше четырёх человек не помещалось, тоостальные два артиллериста стояли на лестнице: один — командир взводауправления лейтенант Седых, а другой — уже знакомый нам сержант Егоров.Лейтенант Седых стоял на верхних ступеньках, положив локти на доски площадки, асержант Егоров стоял ниже, и его шлем касался сапог лейтенанта.

Командир батареи капитан Енакиев и командир батальонакапитан Ахунбаев были заняты очень срочным, очень важным и очень кропотливымделом: они ориентировали на местности свои карты, уточняя данные, доставленныеартиллерийской разведкой. Карты эти, меченые-перемеченые разноцветнымикарандашами, лежали рядом, разостланные на досках. Оба капитана полулежали наних с карандашами, резинками и линейками в руках.

Капитан Ахунбаев, сдвинув на затылок зелёный шлем и наклонивхмурый, почти коричневый широкий лоб, резкими, нетерпеливыми движениями толстыхпальцев передвигал по своей карте прозрачную линейку. Он пускал в ход токрасный карандаш, то резинку и в то же время быстро искоса взглядывал в лицоЕнакиеву, как бы говоря: «Ну, что же ты, друг милый, тянешь? Давай дальше.Давай поскорее».

Он, как всегда, горячился и плохо скрывал раздражение.

В эти последние часы, а может быть, даже минуты, перед боемвсё казалось ему слишком медленным. Он внутренне кипел.

Капитан Енакиев и капитан Ахунбаев были старые боевыетоварищи. Случилось так, что последние два года они почти во всех бояхдействовали вместе. Так все в дивизии и привыкли: где дерётся батальонАхунбаева, там, значит, дерётся и батарея Енакиева.

Славный путь проделали плечом к плечу Енакиев и Ахунбаев.Били они немцев под Духовщиной, били под Смоленском, вместе окружали Минск,вместе гнали врага с родной земли. Не раз и не два и даже не три раза столицанаша Москва от имени Родины озаряла вечерние тучи над Кремлём огненными залпамив честь доблестного фронта, где воевали батальон Ахунбаева и батарея Енакиева.

Много хлеба и соли съели вместе, за одним походным столом,боевые друзья. Немало воды выпили они из одной походной фляжки. Случалось, чтои спали рядом на земле, укрывшись одной плащ-палаткой. Любили друг друга, какродные братья. Однако ни малейшей поблажки по службе друг другу не делали,хорошо помня поговорку, что дружба дружбой, а служба службой. И достоинствасвоего друг перед другом никогда не роняли. А характеры у них были разные.

Ахунбаев был горячий, нетерпеливый, смелый до дерзости.Енакиев тоже был храбр не меньше друга своего Ахунбаева, но был при этомхолодноват, сдержан, расчётлив, как подобает хорошему артиллеристу.

Сейчас, перенося на свою карту данные, добытые разведчикамиЕнакиева, капитан Ахунбаев торопился покончить с этим делом и поскорееотпустить связных, присланных от каждой роты за схемами разведанной местности:они стояли внизу под деревом и ждали.

Приказ о наступлении ещё не был получен. Но по многимпризнакам можно было заключить, что оно начнётся очень скоро, и до его началаАхунбаев хотел обязательно побывать в ротах и лично проверить их боевуюготовность.

Однако как быстро ни скользила целлулоидная линейкаАхунбаева по карте, как проворно ни наносил красный карандаш кружочки, ромбикии крестики среди кудрявых изображений лесов и голубеньких жилок рек, делоподвигалось далеко не так быстро, как хотелось бы капитану. Почти перед каждымновым значком, который Ахунбаев собирался наносить на карту, капитан Енакиевостанавливал его учтивым, но твёрдым движением небольшой сухощавой руки впотёртой коричневой замшевой перчатке:

— Прошу вас. Одну минуту повремените, я хочу проверить.Лейтенант Седых!

— Здесь.

— Посмотрите у себя. Квадрат девятнадцать пять. Сорок пятьметров северо-северо-восточнее отдельного дерева. Что у вас там замечено?

Не торопясь, но и не копаясь, лейтенант Седых пододвигал ксебе планшетку, лежавшую на досках на уровне его груди, опускал немногоприпухшие, покрасневшие от недосыпания глаза и, покашляв, говорил: