Ваня ел, облизывал ложку, клал в рот большие куски мягкогосолдатского хлеба с кисленькой каштановой корочкой, и ему казалось, что он ужедавно живёт в палатке у этих добрых великанов. Даже как-то не верилось, что ещёсовсем недавно — вчера — он пробирался по страшному, холодному лесу один вовсём мире, ночью, голодный, больной, затравленный, как волчонок, не видя вперединичего, кроме гибели.

Ему не верилось, что позади были три года нищеты, унижения,постоянного гнетущего страха, ужасной душевной подавленности и пустоты.

Впервые за эти три года Ваня находился среди людей, которыхне надо было опасаться. В палатке было прекрасно. Хотя погода стояла скверная,пасмурная, но в палатку сквозь жёлтое полотно проникал ровный, весёлый свет,похожий на солнечный.

Правда, благодаря присутствию великанов в палатке былотесновато, но зато как всё было аккуратно, разумно разложено и развешано.

Каждая вещь помещалась на своём месте. Хорошо вычищенные исмазанные салом автоматы висели на жёлтых палочках, изнутри подпиравшихпалатку. Шинели и плащ-палатки, сложенные ровно, без единой складки, лежали насвежих еловых и можжевёловых ветках. Противогазы и вещевые мешки, поставленныев головах вместо подушек, были покрыты чистыми суровыми утиральниками. Привыходе из палатки стояло ведро, покрытое фанерой. На фанере в большом порядкепомещались кружки, сделанные из консервных банок, целлулоидные мыльницы, тюбикизубной пасты и зубные щётки в разноцветных футлярах с дырочками. Был даже валюминиевой чашечке помазок для бритья, и висело маленькое круглое зеркальце.Были даже две сапожные щётки, воткнутые друг в друга щетиной, и возле нихкоробочка ваксы. Конечно, имелся там же фонарь «летучая мышь».

Снаружи палатка была аккуратно окопана ровиком, чтобы ненатекала дождевая вода. Все колышки были целы и крепко вбиты в землю. Всеполотнища туго, равномерно натянуты. Всё было точно, как полагается поинструкции.

Недаром же разведчики славились на всю батарею своейхозяйственностью. Всегда у них был изрядный неприкосновенный запас сахару,сухарей, сала. В любой момент могла найтись иголка, нитка, пуговица или добраязаварка чаю. О табачке нечего и говорить. Курево имелось в большом количестве исамых разнообразных сортов: и простая фабричная махорка, и пензенский самосад,и лёгкий сухумский табачок, и папиросы «Путина», и даже маленькие трофейныесигары, которые разведчики не уважали и курили в самых крайних случаях, и то сотвращением.

Но не только этим славились разведчики на всю батарею.

В первую голову славились они боевыми делами, известнымидалеко за пределами своей части. Никто не мог сравниться с ними в дерзости имастерстве разведки. Забираясь в неприятельский тыл, они добывали такиесведения, что иной раз даже в штабе дивизии руками разводили. А начальниквторого отдела иначе их и не называл, как «эти профессора капитана Енакиева».

Одним словом, воевали они геройски.

Зато и отдыхать после своей тяжёлой и опасной работыпривыкли толково.

Было их всего шесть человек, не считая сержанта Егорова.Ходили они в разведку большей частью парами через два дня на третий. Один деньпарой назначались в наряд, а один день парой отдыхали. Что же касается сержантаЕгорова, то, когда он отдыхает, никто не знал.

Нынче отдыхали Горбунов и Биденко, закадычные дружки ипостоянные напарники. И, хотя с утра шёл бой, воздух в лесу ходил ходуном,тряслась земля и ежеминутно по верхушкам деревьев мело низким, оглушающим шумомштурмовиков, идущих на работу или с работы, оба разведчика безмятежнонаслаждались вполне заслуженным отдыхом в обществе Вани, которого они ужеуспели полюбить и даже дать ему прозвище «пастушок».

Действительно, в своих коричневых домотканых портках,крашенных луковичной шелухой, в рваной кацавейке, с торбой через плечо, босой,простоволосый мальчик как нельзя больше походил на пастушонка, каким егоизображали в старых букварях. Даже лицо его — тёмное, сухощавое, с красивымпрямым носиком и большими глазами под шапкой волос, напоминавших соломеннуюкрышу старенькой избушки, — было точь-в-точь как у деревенского пастушка.

Опустошив котелок, Ваня насухо вытер его коркой. Этой жекоркой он обтёр ложку, корку съел, встал, степенно поклонился великанам исказал, опустив ресницы:

— Премного благодарны. Много вами доволен.

— Может, ещё хочешь?

— Нет, сыт.

— А то мы тебе ещё один котелок можем положить, — сказалГорбунов, подмигивая не без хвастовства. — Для нас это ничего не составляет. А,пастушок?

— В меня уже не лезет, — застенчиво сказал Ваня, и синие егоглаза вдруг метнули из-под ресниц быстрый, озорной взгляд.

— Не хочешь — как хочешь. Твоя воля. У нас такое правило: мыникого насильно не заставляем, — сказал Биденко, известный своейсправедливостью.

Но тщеславный Горбунов, любивший, чтобы все люди восхищалисьжизнью разведчиков, сказал:

— Ну, Ваня, так как же тебе показался наш харч?

— Хороший харч, — сказал мальчик, кладя в котелок ложкуручкой вниз и собирая с газеты «Суворовский натиск», разостланной вместоскатерти, хлебные крошки.

— Верно, хороший? — оживился Горбунов. — Ты, брат, такогохарча ни у кого в дивизии не найдёшь. Знаменитый харч. Ты, брат, главное дело,за нас держись, за разведчиков. С нами никогда не пропадёшь. Будешь за насдержаться?

— Буду, — весело сказал мальчик.

— Правильно, и не пропадёшь. Мы тебя в баньке отмоем. Патлытебе острижём. Обмундирование какое-нибудь справим, чтоб ты имел надлежащийвоинский вид.

— А в разведку меня, дяденька, будете брать?

— Ив разведку тебя будем брать. Сделаем из тебя знаменитогоразведчика.

— Я, дяденька, маленький. Я всюду пролезу, — с радостнойготовностью сказал Ваня. — Я здесь вокруг каждый кустик знаю.

— Это и дорого.

— А из автомата палить меня научите?

— Отчего же. Придёт время — научим.

— Мне бы, дяденька, только один разок стрельнуть, — сказалВаня, жадно поглядев на автоматы, покачивающиеся на своих ремнях отбеспрестанной пушечной пальбы.

— Стрельнёшь. Не бойся. За этим не станет. Мы тебя всейвоинской науке научим. Первым долгом, конечно, зачислим тебя на все видыдовольствия.

— Как это, дяденька?