Пока я молол, засыпал, следил, как коричневая поверхностьначинает приподниматься, он молчал, наблюдал за моими движениями. И лишь когдая снял джезву, он сказал все так же почтительно:

– Я уверен, этот волнующий момент войдет в историю.Летописцы будут пересказывать и переписывать, добавляя все новые подробности…как это всегда делается, но я… но мы…

Я поинтересовался:

– Вы не знаете, как молоть кофе?

– О, мы знаем многое! Но будет записано, что вы мололикофе собственноручно…

– Это электрическая, – ответил я, – но у меня, помню,была и такая, где приходилось крутить ручку… А что в этом странного?

– А что это делаете вы, сам Гакорд!

– «Сам» – это звучит хорошо, – признал я, – но вот«Гакорд» – из другой оперы.

Он спросил настороженно:

– Что, и здесь есть уже опера? Как называется?

Я сдвинул плечами.

– Да просто спэйс. Спэйсопера. Правда, есть вроде бы ипростые, обычные… всякие там лебединые озера, Онегины и Сусанины, но то все дляархеологов.

– Спэйсопера, – повторил он задумчиво. – Как интересно…Похоже на остатки древних знаний… Позвольте представиться – мажордом егогерцогского сиятельства Индельв Сто Сороковой. Это значит, ваше герцогскоесиятельство, что мы, род Гемингов, вот уже сто сорок поколений служим при дворевашего герцогского сиятельства!

– Ага, – сказал я. Я дал приподнявшемуся кофе чутьотстояться, но не чересчур, люблю горячий, помешал, чтобы муть опустилась,выждал и разлил по чашкам. – Вам сколько сахара? Впрочем, вот сахарница.Добавляйте, как пишут в инструкциях, по вкусу.

– Вы, вижу я, любите кофе?

– Да, – ответил я. – Горячий, сладкий и в большойчашке. Завистники говорят, что потребляю кофе в неимоверных количествах,слишком много ему внимания, но… я в самом деле люблю кофе. И жареногокабанчика, кстати. Хоть никогда и не пробовал. Это, так сказать, мечтабунтующего иудея.

Он тонко улыбнулся:

– А гуся, обмазанного мокрой глиной и брошенного вкостер?

Я удивился:

– И это знаете?

– Мы многое о вас знаем, – ответил он. – Просто не былоуверенности, что вы – это Вы, потому мы проследили путь примерно трехмиллиардов особей на Земле. Правда, поколебало уверенность, когда попробовалисами гуся обмазать глиной и в костер… гм… но списали это на приколизм, недавновозникшее течение на этой планете, характерное для эпохи бегства от реальности.

Я придвинул к нему чашку.

– Горячий кофе помогает выбрать для бегства мирполучше.

– Спасибо, ваше сиятельство, – поблагодарил он. Тут жедобавил поспешно: – Вижу ваше недоумение, даже недоверие… столь понятное вданном случае, перехожу к сути. Дело в том, что вы – единственный наследникгерцогства Ургундия. Нам стоило немалых трудов разыскать вас, но сейчас япросто счастлив!

Я размешал сахар, ибо, несмотря на бунтарские декларации, всамом деле, что бы ни говорили эстеты, люблю кофе крепкий и сладкий. Пальцы моиеще не вздрагивают, но в груди отозвалась щемящая струна, а над головой едваслышно протрубили боевые трубы.

– Герцогства? – переспросил я.

– Да, ваше сиятельство.

– Это где же такое?.. Монако, Сан-Марино, Урюпинск, Сен-Жесия…Гм…

Он мягко улыбнулся:

– Не трудитесь, ваше сиятельство. Трудно вспомнить то,чего не знали. Это не на этой планете. Даже не в этой звездной системе.

Мои ноги начали дрожать так сильно, что я поспешно опустилсяна стул. От кофе прет мощный возбуждающий запах, но мое сердце заколотилось какбешеное без всякого допинга. Зов боевой трубы раздался ближе и громче.

– Ого, – сказал я. – Может быть, подробнее?

– Это мой долг, – ответил он торжественно. – Ясчастлив, что первым смогу о вашем великом наследии. И первым сообщаю о вашемвеликом предначертании… Кстати, у вас будет больше доверия, если примете вотэто…

Я взял из его руки небольшую карточку, подумал на визитку,но не визитка, такую же при мне как-то сунули в щель банкомата, а оттудаполезли жабьи шкурки.

– И что с нею делать? – спросил я.

– Пользоваться, – ответил он с улыбкой. – У васнеограниченный кредит. Во всяком случае, на этой планете нет столько товара, выпонимаете. Кстати, это не только карточка для получения денег…

Он прервал плавную речь, насторожился, мгновенно превращаясьиз серого нотариуса в нечто более профессионально опасное. Чашка с кофе, как ятолько что заметил, в левой руке, а правая метнулась к заднему карману.

– Что стряслось? – спросил я глупо.

– В коридоре опасность, – произнес он холодным голосомкомандира десантного батальона. – Лучше не двигайтесь.

– Да что за…

В дверь постучали. Я скривился, за этим стуком обычноследует ехидное напоминание, что газ на кухонной плите не загасил, что свет вванной не выключил или что кастрюльку передвинул на чужую конфорку, но вроде бысегодня еще безгрешен, так что любая опасность пока еще не опасность, разве чтов коридоре увижу того армянина, но это опасность для него, сразу дам в зубы, апотом пачку в рыло, затем поносить на ботинках…

Индельв прошипел:

– Не открывайте!

Однако я, повинуясь рефлексу, сказал одновременно с ним:

– Войдите!

Дверь робко приоткрылась. Вполглаза заглянула МарьяПетровна, лицо умильное, просюсюкала, кося любопытным глазом на Индельва:

– Володенька, у вас водой газ залило… Я прикрутила, новы сами там посмотрите…

Я помотал головой:

– Спасибо, Марья Петровна, но у меня ничего нет накухне.

– Есть, – сказала она настойчиво. – Есть.

– Да нет, – ответил я и осекся.

Индельв уже не сидит, незаметно оказался в двух шагах сбоку.Стоит, как сказали бы знатоки, на линии огня. Руку вытащил из кармана, держитза спиной, я не вижу, что в ней, но по хребту пробежал холодок.

– Вы все же посмотрите, – проворковала Марья Петровна.– Сейчас придет Родик, вы же знаете, какой хай поднимет…

Я начал вставать из-за стола, Индельв сказал мне вдруг:

– Да плюньте на такие мелочи! Я подтверждаю, вы накухню не ходили. Разливайте кофе, запах отпадный!

Я сделал два шага в сторону, там сахарница, Марья Петровнавдвинулась шире, голос стал совсем сладеньким:

– Володенька, все-таки это ваша кастрюлька… Сходите же!

– Не стоит, – угрюмо сказал Индельв.