Зато Длинная Твида встретила его главенствующим над всем — ипрямо-таки ошеломляющим запахом пекарских изделий. В пекарских лавочках, наприлавках и лавках золотились, красовались и аппетитно пахли знаменитыепражские выпечки. Хоть в больнице он позавтракал и голода не чувствовал, но неудержался и в первой же пекарне купил две свежайшие булки. Булки, которые здесьназывали цалтами, имели столь навязчиво эротичную форму, что Рейневан долгоевремя шествовал по Длинной Твиде слово во сне, натыкаясь на палатки,погрузившись в жаркие, как пустынный самум, мысли о Николетте. О КатажинеБиберштайн. Среди прохожих, на которых он налетал и в задумчивости толкал, былонесколько вполне привлекательных пражанок различного возраста. Он их незамечал. Рассеянно извинялся и шел дальше, попеременно то кусая цалту, тословно загипнотизированный всматриваясь в нее.

Старогродский рынок привел его в чувство запахом крови.

«Да, — подумал Рейневан, поедая цалту, — здесь-то, возможно,и неудивительно. Для этих-то булыжников кровь не в новинку». Яна Желивского идевятерых его сподвижников обезглавили как раз здесь, у Старогродской ратуши,приманив сюда в тот мартовский понедельник. Когда после предательской казниотмывали от крови полы, красная пена текла из-под ворот ручьями, стекая,кажется, к самому стоящему посередине рынка позорному столбу и образуя тамгигантскую лужу. А вскоре после этого, когда весть о смерти трибуна вызвала вПраге взрыв гнева и жажду мести, кровь потекла по всем тамошним сточнымканавам.

В сторону Божьей Матери у Тына шли люди, они толпились подсводом ворот. «Будет проповедовать Рокицана, — подумал Рейневан. — Надо быпослушать, что может сказать Ян Рокицана». Слушать проповеди Яна Рокицанывсегда стоило. Всегда. Особенно же теперь, во времена, когда так называемый ходсобытий поставлял темы для проповедей прямо-таки в ужасающем темпе. Было, ох,было, о чем проповедовать. И стоило слушать.

«Нет времени, — сообразил он. — Есть более срочные дела. Иесть проблема... Состоящая в том, что за мной следят».

В том, что за ним следят, Рейневан убедился уже давно. Сразупосле выхода из больницы у Святого Креста. Следящие были весьма ловкими»держались незаметно, очень искусно прятались. Но Рейневан их заметил. Потомучто это было не в первый раз.

В принципе он знал, кто за ним следил и по чьему приказу.Однако это не имело особого значения.

От шпионов надо было отделаться. У него даже был план.

Он вышел на людный и вонючий Скотный Тарг, смешался столпой, идущей в сторону Влтавы и Каменного Моста. Он хотел скрыться, а наМосту, в узкой горловине, тесном перешейке, соединяющем Старе Място с МалойСтраной и Градчанами, в шуме и толчее была реальная возможность исчезнуть.Рейневан пробирался в толпе, задевая прохожих и нарываясь на оскорбления.

— Рейнмар! — Один из тех, кого он задел, вместо того, чтобы,как другие, обозвать его курвиным сыном, поприветствовал его, назвав по имени.— Господи! Ты здесь?

— Я здесь. Послушай, Радим... Господи, почему ты таквоняешь?

— Это, — Радим Тврдик, невысокий и не очень молодой, указална ведро, которое тащил, — это глина и ил. С берега реки. Они мне необходимы...Сам знаешь зачем.

— Знаю. — Рейневан беспокойно осмотрелся. — А как же.

Радим Тврдик был, как знали все посвященные, чернокнижником.Радим Тврдик был также, как знали некоторые посвященные, пленен идеей созданияискусственного человека. Голема. Все, даже малопосвящениые, знали, чтоединственного до сих пор голема удалось в очень-очень давние времена создатьнекоему пражскому раввину, которого в сохранившихся документах называли,вероятно, искаженным именем Вар Галеви. Древнему еврею, как говорят документы,сырьем для создания голема послужили глина, ил и тина, взятые со дна Влтавы.Тврдик — единственный, — однако, считал, что роль активизирующего фактора здесьсыграли не обряды и заклинания, кстати, известные, а некая определенная астрологическаяконъюнкция, влияющая на конкретный ил и данную глину, на их магическиесвойства. Однако, не имея ни малейшего понятия, о каком именно расположениипланет идет речь, Тврдик действовал методом проб и ошибок; набирал глинунастолько часто, насколько мог, — в надежде, что когда-нибудь нападет нанеобходимую. Брал из различных мест, Сегодня явно «перебрал»: судя по вони, онвзял «сырье» непосредственно из-под какого-то отхожего места.

— Ты не на работе, Рейнмар? — спросил Тврдик, вытирая лобтыльной стороной ладони, — Не в больнице?

— Я смог уйти пораньше. Работы не было. Спокойный день.

— Дай Бог, — колдун поставил ведро, — чтобы не последний.Потому как время такое...

Все в Праге знали, в чем дело, о каком времени шла речь. Нооб этом предпочитали не болтать лишнего. Фразы не договаривали. Это вдругсделалось всеобщим и модным. Обычай требовал в ответ на такое недоговариваниесделать мудрую мину, вздохнуть и многозначительно покачать головой. Но уРейневана не было на это времени.

— Иди своим путем, Радим, — сказал он, оглянувшись. — Я немогу здесь стоять. А лучше б и ты не стоял.

— Э-э-э?

— За мной следят. Поэтому я не могу идти на Суконническую.

— Следят, — повторил Радим Тврдик. — Те, что обычно?

— Наверное. Бывай.

— Погоди.

— Чего ради?

— Неразумно пытаться уйти от хвоста.

— Почему бы?

— Для следящих, — пояснил на удивление толково чех, —попытки отделаться от хвоста явный знак, что у того, за кем следят, не все впорядке с совестью и есть что скрывать. На воре шапка горит. То, что ты не идешьна Суконническую, — мудро. Но не крути, не сбегай, не скрывайся. Делай то, чтоделаешь всегда. Заставь шпиков заскучать от нудной повседневной рутины.

— Например?

— У меня в глотке пересохло от копания ила. Пошли «Подрака». Выпьем пива.

— За мной следят, — напомнил Рейневан. — Ты не боишься...

— А чего? — Колдун поднял свое ведро. — Чего бояться-то?

Рейневан вздохнул. Пражские магики поражали его не в первыйраз. Он не знал, то ли это заслуживающее удивления хладнокровие, то литривиальное отсутствие воображения, но некоторые местные чародеи часто,казалось, не принимали во внимание тот факт, что занимающимся чёрной магиейлюдям гуситы были гораздо страшнее инквизиции. Maleficium, колдовство, входилов перечень смертных грехов» которые, следуя четвертой пражской догме, каралисьсмертью. Когда речь шла о пражских догмах, с гуситами шуточки шутить неприходилось. Считающиеся умеренными пражские каликстинцы отнюдь не уступали вэтом таборитским радикалам и фанатикам сиротам. Пойманного колдуна засовывали вбочку и сжигали на костре.