— Большое спасибо, дон Басилио. Я так и поступлю.

— И приготовьте мне еще один рассказ в том же роде. Ядаю вам неделю. Но не вздумайте почивать на лаврах. Кстати, постарайтесь, чтобыв новом рассказе было поменьше смертей, так как современному читателю нравитсяпатока — хороший конец, где торжествует величие человеческого духа и прочаядеребедень.

— Да, дон Басилио.

Заместитель редактора кивнул и протянул мне руку. Я пожалее.

— Хорошая работа, Мартин. Я хочу, чтобы в понедельниквы были за столом, где раньше сидел Хунседа. Теперь стол ваш. Я перевожу вас вотдел происшествий.

— Я вас не подведу, дон Басилио.

— Нет, вы меня не подведете. Вы сбежите от меня, раноили поздно. И правильно сделаете, поскольку вы не журналист и не станете имникогда. Но вы также еще и не писатель криминального жанра, каким себявоображаете. Поработайте у нас некоторое время, и мы вас научим кое-какимпремудростям, что всегда пригодится.

В тот великий момент, момент признания, настороженностьослабела, и меня затопило чувство столь великой признательности, что мнезахотелось обнять этого замечательного человека. Дон Басилио — маскаразгневанного громовержца вернулась на привычное место — пригвоздил меня кместу стальным взглядом и указал на дверь.

— Только без дешевых сцен, пожалуйста. Закройте дверь.С обратной стороны. И с Рождеством.

— С Рождеством.

В понедельник я прилетел в редакцию как на крыльях,предвкушая момент, когда впервые сяду за собственный стол, и обнаружил пакет изоберточной бумаги, перевязанный бантом. Мое имя было напечатано на машинке, накоторой я немало потрудился за последние годы. Я вскрыл пакет. Внутри лежалоборот обложки воскресного номера с моим рассказом, обведенным в рамку. Кпосылке прилагалась записка: «Это только начало. Через десять лет я останусьлишь подмастерьем, но ты превратишься в мастера. Твой друг и коллега ПедроВидаль».

2

Мой литературный дебют выдержал крещение огнем. Дон Басилио,верный своему слову, дал мне возможность напечатать еще пару рассказов ваналогичном стиле. Вскоре дирекция разрешила издавать мои блестящие опусыеженедельно, но при условии, что я буду неукоснительно выполнять все своипрежние обязанности в редакции за то же самое вознаграждение. Одурманенныйтщеславием и утомлением, я целыми днями переделывал тексты коллег и на летусоставлял хроники текущих происшествий, изобиловавшие ужасными подробностями. Янадрывался только ради того, чтобы ночью, оставшись в одиночестве вредакционном зале, писать роман, выпускавшийся отдельными главами. Его замыселя давно лелеял в воображении. Лишенный глубины и полный условности, он подназванием «Тайны Барселоны» являл собой беззастенчивую мешанину из классики, отДюма до Стокера, исполненный в манере Сю и Феваля.[4] Я спалчаса по три в сутки и выглядел так, словно ночевал в гробу. Видаль, никогда неиспытывавший голода, который не имеет ничего общего с желудком и гложетчеловека изнутри, придерживался мнения, что я сжигаю свой мозг и, если такпойдет и дальше, отпраздную похороны раньше, чем двадцатилетие. У дона Басилио,которого мое усердие нисколько не шокировало, тоже имелась собственная точказрения. Каждую следующую главу он публиковал неохотно, огорчаясь из-за того,что считал патологическими явлениями и непростительной растратой таланта насомнительный сюжет и низкопробную интригу.

«Тайны Барселоны» вскоре дали жизнь скромной звезде жанра,героине, которую я представлял такой, какой только может представлять femmefatale[5] восемнадцатилетний юноша. Хлое Перманиер была темнойпринцессой вампиресс. Дама обладала острым умом и в еще большей степениизворотливостью и обожала самые изысканные и новейшие модели корсетов. В романеона действовала как возлюбленная и правая рука таинственного Балтасара Мореля,мозга демонического мира. Морель жил в подземном замке, населенном роботами изловещими зомби, которые пользовались потайным ходом через тоннели, пролегавшимглубоко под катакомбами Готического квартала. Утонченная Хлое убивала своижертвы изысканным способом — в гипнотическом танце. Во время танца онасбрасывала одежды, а затем целовала жертву губами, накрашенными ядовитойпомадой. Яд парализовал мышцы тела, и тогда женщина душила жертву, безмолвноглядя ей в глаза. Чтобы не отравиться самой, Хлое заблаговременно принималапротивоядие, растворив его в бокале «Дом Периньон» наивысшего качества. У Хлоеи Балтасара имелся собственный кодекс чести. Они уничтожали лишь негодяев —разбойников, мерзавцев, ханжей, фанатиков, чопорных догматиков и всевозможныхпридурков. Иными словами, они освобождали мир от тех, кто сживает со светуближних во имя знамени, Бога, языка, национальности и прочей высокопарной чуши,которая служит удобной ширмой для алчности и ничтожества. В моих глазах онибыли героями, разумеется, инакомыслящими, как все настоящие герои. Литературныевкусы дона Басилио сформировались в золотой век испанской поэзии, поэтому емувсе это представлялось глупостью космического масштаба. Однако читатели теплопринимали истории, а сам дон Басилио невольно проникся ко мне искреннимрасположением и потому терпел мои чудачества, оправдывая их неугасимым пыломюности.

— У вас больше рвения, чем хорошего вкуса, Мартин.Недуг, который вас точит, имеет название, и называется oн grand guignol,[6] что влечет за собой драму так же верно, как сифилис — позор.Ваши достижения, возможно, отрадны, но эта дорога ведет вниз, в никуда. Выдолжны читать классиков или хотя бы дона Бенито Переса Гальдоса,[7]чтобы развивать свои литературные запросы.

— Но читателям нравятся новеллы, — запротестоваля.

— Вашей заслуги тут нет. Это вопрос конкуренции,которая чрезвычайно слаба. Ученые зануды ухитряются десятком строк даже ославвергнуть в состояние кататонии. Стоит только повзрослеть, и запретный плодобретет привкус горечи.