и повернулся к нам. У него были бешеные, пьяные глаза существа, привыкшего к безнаказанности, к исполнению своих прихотей за счёт других.

— Кто… кто посмел… — заморгал он.

Мутный взгляд барона с трудом сфокусировался на Энель — и он замер, как кролик, увидевший змею.

В каком-то смысле так и было.

Волосы Энель вновь отливали золотом. Она зачесала их назад, чтобы открыть заострённые кончики ушей.

Как заставить любого испытать чистый, незамутнённый ужас? Очень просто — надо привести к нему его худший кошмар. Мало у кого отыщется сила воли, чтобы бросить вызов древнему чудовищу из церковных проповедей.

Я сомневался, что у барона хватит решимости повторить подвиг Айштеры.

После того как его дух будет сокрушён, Такеши сделает что угодно, лишь бы не встречаться больше с ашурой.

Но так я считал до того, как услышал про смерть Тецуо и увидел барона вживую. Тогда я ещё колебался, оставить ли его в живых.

Но сейчас решение пришло с неожиданной лёгкостью. Понять бы ещё, как половчее его обставить.

Такеши ван Хиги вышел из ступора, затрясся всем телом, как уродливый бурдюк, заполненный жиром. С громким стуком кочерга упала на деревянный пол, оставив на нём чёрную опалину.

Сломался барон, бесстрастно отметил я.

А в следующее мгновение Такеши рухнул ниц и хрипло вскрикнул:

— Великая… Великая госпожа! Я не… Это честь для меня! Прошу вас, я ваш покорный слуга, я ваш раб… Я счастлив служить!

Глава 2

Распластанный на полу, барон всем своим видом показывал покорность, верность и восторг от нежданной встречи. Впечатление портили ледяной ужас, застывший в его глазах, и ломкий, поскуливающий голос.

Такеши ван Хиги явно не радовался тому, что на его долю выпало пообщаться с высоким руководством. Его чувства было легко понять: даже Энель не желала видеть своих сородичей. Что уж говорить о других разумных, которых ашуры презрительно называли смертными?

То, что барон оказался сектантом Милиам, многое меняло. Я закусил губу, соображая, как бы половчее обыграть принадлежность Такеши к культистам. Но Энель опередила меня.

Она прервала причитания барона, впечатав ботинок ему в нос. На породистом лице ашуры застыло отвращение, не дрогнувшее, когда послышался отчётливый хруст. С тихим воплем Такеши потянулся было к носу — и остановился на полпути, поймав взгляд Энель. Он прогнусавил, безуспешно пряча страх за приторной угодливостью:

— Госпожа, вы вправе… Вправе, вне всяких сомнений… Но чем я заслужил, если есть причина, только назовите её, я исправлюсь, непременно заглажу вину…

Под конец он не выдержал и принялся размазывать по лицу липкую юшку. К смеси из крови и соплей прибавились слёзы, которые быстро добрались до подбородка по пухлым, студнеобразным щёкам.

— И у тебя хватает наглости спрашивать, — скучающим голосом подметила Энель.

Она подступила к нему и носком ботинка подняла его голову. Толстяка затрясло крупной дрожью, и на его висках выступили капли пота.

Я бросил встревоженный взгляд на Айшетеру — и не ошибся в предположении, когда обнаружил, что она с испуганным изумлением таращится на Энель. Доверие, которое знахарка успела накопить к ней за время совместного путешествия, стремительно таяло.

Ашура играла хорошо. Так хорошо, что впору подумать, будто и не игра это вовсе, а лишь та часть характера, которую она обычно не демонстрировала из нежелания объясняться передо мной.

Я перебрался ближе к постели и подмигнул фелине, чтобы подбодрить её, намекнуть, что мы пришли её вытащить и перед ней разыгрывается сценка для её спасения. Однако внимание Айштеры было приковано к Энель, к золотым волосам и хищно сверкавшим глазам.

Послышался новый вскрик. Барон снова упал навзничь, а Энель поставила ботинок на его ладонь; брезгливо изогнув губы, надавила, и он заскулил, царапая ногтями деревянный пол.

На мгновение я позабыл об убитом старосте. Когда я размышлял над тем, как сломить дух Такеши, то совершенно упустил из виду, что придётся заниматься чем-то подобным. Впрочем, толстяк был готов на что угодно, лишь завидев ашуру, и смысл в пытках отпал… Я отогнал глупые мысли о милосердии. Лицемерно изображать из себя святого, когда уже убивал разумных и прикидываешь, как расправиться с очередным.

— Ты вмешался в мои планы. В тщательно проработанные планы, которые находятся далеко за пределами твоего скудного ума. Я не говорю, что ты расстроил их — для такого ничтожества это немыслимо. Но ты стал досадной помехой, из-за которой я вынуждена кое-что поменять. Согласись, ты доставил мне хлопот.

— Я⁈ Я-я-я… Никогда! Великая госпожа, я верен, верен Культу, верен нашему делу, я бы не посмел… Ночь восторжествует, Богиня будет воскрешена…

— Тогда почему ты оказался на моём пути? Часть плана, который жалкие смертные вроде тебя неспособны постичь целиком, включала в себя подземелье в твоём домене и моё инкогнито в сопровождении рабов. Ты же посмел вмешаться, более того, похитил эту девку, — Энель небрежно махнула в сторону связанной Айштеры, — хотя она ещё может принести мне пользу. Решил воспользоваться ею, не спросив моего дозволения, словно ты здесь хозяин.

Особого желания отвечать барон не проявлял, видимо, лишившись дара речи. Он трясся и смотрел на Энель мутным взглядом.

Быстро потеряв терпение, Энель схватила Такеши за загривок и рванула его вверх. Барон поначалу обмяк, однако нашёл в себе силы встать на ноги, хоть и косил налитыми кровью глазами на пол.

Ему отчаянно хотелось упасть обратно и свернуться в спасительный куль, притворившись, что никакой ашуры поблизости нет. Но страх наказания пересилил проснувшиеся детские инстинкты. Так что толстяк лишь поджал уши с хвостом и заговорил, слизывая с губ кровь:

— Великая госпожа, и в мыслях не было мешать вам или вредить вашим слугам. Скажи ваша, э-э-э, девушка, что она из нас, покажи она священную метку, я тотчас освободил бы её и лично сопроводил к вам…

Он почесал ключицу, ниже которой расползся знакомый символ — крошечный схематичный глаз, обвитый змеями.

Уголок рта Энель дёрнулся, и Такеши забормотал быстрее, судорожно сглатывая набегавшую кровь и рассматривая свои колени:

— Дела в имении шли плохо, вот я и нанял прорицательницу, чтобы она подсказала, есть ли выход, и она заявила, что меня ждёт удача, что на моих землях откроется подземелье. Я был вне себя от счастья, с трудом дождался нужного положения звёзд и поехал сюда. Представьте, каково мне было, когда здешний сброд признался, что лабиринт зачистили пришлые авантюристы, а их покрывал староста. Само собой, старосту за такое запороли, а кто бы не запорол — такие деньги мимо! Девчонку я намеревался наказать иначе, и хорошо, и очень хорошо, я её и пальцем не тронул, только разогревался, но я и не подозревал… Поверьте, вашим слугам никто не осмелился бы причинить вред, никто из тех, кому жизнь дорога, а мне дорога, и наша цель дорога, я искуплю, обязательно искуплю…

Он не видел, что Энель неожиданно окаменела. Зрачки её опасно сузились, как у дикой кошки, почуявшей добычу.

— Прорицательницу?

Она произнесла слово тихо, почти нежно. Но именно эта внезапная перемена насторожила толстяка. Он догадался, что за внешней мягкостью скрывалась сталь, метившая ему в сердце. Извиниться или оправдаться барон не успел: Энель чуть склонила голову и выбросила вперёд руку, крепко схватив его за горло. Лицо Такеши побагровело, как переспелый помидор. Он беспомощно засучил ногами, слабо заскрёб пальцами по запястью оскалившейся Энель.

— Замахнулся на мою судьбу? Позволил себе думать, что хватит силёнок управлять мной? Ничтожество, кем ты себя возомнило? Жалкое смертное насекомое, думаешь, ты встало вровень с богами? — прошипела она. — Даже богам не дозволено лезть в моё будущее, а ты решил, что можешь позвать какого-то заштатного гадальщика и втянуть меня в свои грязные интрижки?

По моей спине побежали струи липкого пота. Энель больше не играла. Я ощущал это, как ощущал опасность во время боя. Ашура превратилась в угрозу; все чувства в один голос завопили, что я в опасности, что опасность стоит в нескольких шагах — обманчиво хрупкая девушка, что душила мужчину шире её раз в пять.

На постели завозилась Айштера, отползая к изголовью в бессмысленной попытке вжаться в дерево и стать незаметной.

В висках тяжело бухала кровь, сердце заходилось как бешеное. Волны ярости, исходившие от ашуры, пробудили первобытный страх. Подобное, должно быть, чувствовал