Смотря в окно, она чувствовала себя на вершине мира, воспринимая все по-новому, с высоты птичьего полета. При взгляде вниз, на улицы, ее словно обволакивала необычная атмосфера огромного города – манящее обещание новой жизни в мегаполисе, который весь мир по-доброму называет «Большим Яблоком».

Нью-Йорк оказался больше и прекраснее, чем она себе представляла. Никакой фильм не способен передать дуновение свежего бодрящего бриза, кода гуляешь по парку, или вид белки, юркнувшей мимо тебя на огромное дерево, которое кажется старше, чем твои дед и бабка. Нежное касание снега, который опускается на твою ладонь и сразу тает. Тихий хруст льда от замерзшей слякоти под ногами. Зимы, в которые не наденешь босоножки или модные туфли на каблуке. Никто не расскажет тебе об этом, да ты и не поймешь. Только время и опыт могут помочь проникнуть в атмосферу многолюдного города, который никогда не спит.

Марьям было приятно льнуть к мужу в поисках любви и тепла, а еще приятнее, что он не воспринимал это как навязчивость или покушение на его свободу. Она улыбалась и краснела от тайного удовольствия, о котором он ничего не знал, – от удовольствия ходить с ним рука об руку. Это часть американской культуры, думала она и училась новому, наслаждаясь, выбирая из этого стиля жизни то, что ей нравилось.

Она знала, что такое небоскребы, но небоскребы Нью-Йорка были огромными как горы, и их населяли люди со всех шести континентов. Десятки тысяч людей жили и работали в этих зданиях, и каждый день она видела в своем доме новые лица. Каждый день заново открывала знакомые места, встречая новых людей, – это было увлекательное приключение, хотя порой ей не хватало ощущения уюта, когда изо дня в день лица вокруг одни и те же. Здесь не было места расизму или неприязни к чужим религиям, цвету кожи или политическим взглядам, ведь Нью-Йорк – это огромный плавильный котел, где никто не чувствует себя чужим.

Она частенько заходила в «Халяль Гайз» – стоящие чуть ли не на каждом перекрестке фургончики с полезным арабским фаст-фудом, где продавали лучшую шаурму в городе. Здесь она чувствовала себя совсем как дома. Продавцы узнавали ее, бесплатно накладывали лишнюю порцию гарнира и говорили, что в конце концов она обязательно приживется в Нью-Йорке. Молодая женщина молилась, чтобы это произошло поскорее: ей все еще было трудно найти свою нишу, свое место, свою зону комфорта в Большом Яблоке. Но простое и удивительное чувство, что здесь можно пойти куда угодно и найти все что нужно, дарило ощущение свободы. Люди не обращали внимания на твою внешность, неважно, нарядно ты одета или просто. Здесь каждому находилось место, у каждого была своя ниша, своя база. Здесь невозможно было чувствовать себя одиноким – или все-таки возможно? Круглые сутки город жил своей суетливой жизнью. Люди охотно останавливались поболтать на пару секунд, а потом шли по своим делам. Фразы вроде «Сколько вы уже здесь?» и «Откуда вы?» звучали не реже, чем «Как дела?» и «Хорошего дня!»

Однако шли недели, новизна поблекла и стала приедаться, и теперь Марьям ощущала пустоту и неудовлетворенность. Ей не удалось найти среди соседей женщину с такими же жизненными обстоятельствами как у нее, с которой можно было бы встречаться в удобное для обеих время. Халифа был занят своими исследованиями в Нью-Йоркском университете и работой в посольстве, большую часть времени проводя с высокопоставленными гостями и дипломатами. По вечерам он приходил домой совершенно без сил.

Чтобы найти себе подруг, Марьям записалась на курсы английского в ближайший колледж, но все обернулось не так, как она надеялась. Группа состояла в основном из занятых людей: бизнесменов, переехавших в Нью-Йорк и стремившихся побыстрее выучить язык, иностранных студентов, желающих подтянуть английский перед экзаменами и дипломом, иммигрантов из сферы услуг, мечтающих о повышении. На курсах практически не было таких, как она: домохозяек, просто пытающихся обжиться в чужой стране и найти новых друзей. Все ее одногруппники пытались куда-то успеть, основать бизнес-империю, что-то открыть, достичь вершин, а ей просто хотелось, чтобы было с кем поболтать за чаем. Ее стремления были слишком приземленными, чтобы кому-то о них рассказывать, так что она просто занималась английским, а потом уходила домой.

Халифа заметил, что у жены усталый вид, и спросил, чем может ей помочь. Марьям рассказала ему о своих безрезультатных попытках завести друзей. Она уже готова была сдаться и опустить руки.

– Мне надоело целыми днями смотреть в окно. Я ни в чем тебя не упрекаю, но ты с утра до вечера занят, а я устала ходить по магазинам, смотреть телевизор и обедать в одиночестве.

Она замолчала, заметив его беспомощный взгляд. Он ничем не сможет ей помочь, только будет зря мучиться чувством вины. Еще не договорив, она уже знала, каким будет его ответ: не стоило продолжать этот разговор. Она осеклась, на больших карих глазах выступили слезы.

Халифа обнял ее. Несколько минут они молчали. Он не знал, как помочь жене. Вечером, приходя с работы, он хотел отдохнуть, а теперь кроме бесконечных забот на службе его ожидали и домашние проблемы. В его тихой гавани разыгралась буря. Марьям пробормотала что-то – он не расслышал и не понял, что именно она хотела сказать.

– Пожалуйста, не плачь, – сказал он, и нахмурился, пытаясь заглянуть ей в глаза. – Давай сходим куда-нибудь. Нет, подожди, уже поздно. А я-то собирался пройтись с тобой по магазинам.

Это всегда ее радовало, но Нью-Йорк – не Саудовская Аравия, где магазины и базары открыты с утра до позднего вечера.

– Дорогая, у меня друг, и он женат. Тебе стоит познакомиться с его женой – уверен, вы с ней подружитесь.

Чтобы развлечь Марьям, Халифа познакомил ее с женой своего друга, Махой, тоже арабкой. Те же традиции, культура, привычки, язык и акцент – вот и все, что знал о ней Халифа. Да еще то, что она из богатой семьи и замужем за одним из его коллег. По сути, Маха принадлежала к тому же кругу, что и Марьям, только была родом из другого арабского государства. Небольшого роста, смуглая и полноватая, Маха хорошо выглядела для своего возраста: округлое миловидное лицо, маленькие пухлые ручки с длинными накрашенными ногтями, на которых сверкали наклеенные кристаллики, густые темные волосы. Она была очень энергичной и всего на несколько лет старше Марьям. Маха говорила на родном диалекте Марьям и с ней было приятно поболтать о жизни, которая окружала саму Марьям в детстве и юности. Однако Маха была очень прагматичной и вела себя порой чересчур свободно. Обычно она держалась спокойно и учтиво, но иногда ни с того ни с сего начинала сетовать на друзей мужа, которых она называла «паразитами». Махе казалось, что ее муж тратит слишком много времени и денег на своих «друзей-лизоблюдов», и от этого страдает и он сам, и она. Ее супруг получил свою должность по социальному статусу и был зачислен в университет; но не ходил ни на работу, ни на занятия – разве что в самых крайних случаях.

Были у новой знакомой и другие черты, которые раздражали Марьям; вроде бы ерунда, мелочи, но из них складывалась крайне неприятная картина, которая ее смущала. У Махи в ее пентхаусе на Манхэттене было очень много прислуги, но все равно в доме почему-то царил бардак. Может быть, как раз из-за толп слоняющихся без дела слуг. Кое-что вообще представляло сложности для восприятия и не лезло ни в какие ворота. Над дверью своего пентхауса Маха повесила блестящие украшения из фольги; на дорогих диванах попадались пятна от вина и кофе; перед камином в середине мая стоял светящийся электрическими огоньками снеговик. В доме было грязно, и прежде чем сесть на стул, Марьям приходилось стряхивать с него сигаретный пепел и убирать разнообразный мусор: разбросанные учебные тетради или какие-то документы. В холодильнике не было ничего, кроме остатков недоеденного фаст-фуда, а также бутылок с алкогольными напитками. В отдельной комнате стоял домашний кинотеатр со 120-дюймовым экраном, но в помещении было нечем дышать из-за запаха сигарет и алкоголя. Светлые ковры были усыпаны пеплом от сигарет, как будто их вообще никогда в жизни не пылесосили. Марьям старалась не засиживаться в гостях у этой странной женщины.