Это был сигнал: поболтали, девочка, пора и честь знать.

Я вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Подниматься наверх,к спеленатому одеялами Райнеру, мне не хотелось. Да и мало ли что я могу тамувидеть, кроме одеял, водки и наглого сексуального tattoo! Мулатку, например.Или бюстгальтер Минны на спинке кровати. Или — что самое ужасное — Дарью,которая сменила гнев на милость только для того, чтобы мне досадить.

Но, в конце концов, можно ведь побродить по дому…

В коридоре, ведущем в зал с охотничьими трофеями Дымбрыла, янос к носу столкнулась с Ботболтом. Бот-болт, этот бурятский шпион, пришедший схолода, был в расстегнутой дохе (но не в лисьей, как у хозяина, а в волчьей —поскромнее) и с маленькой сумкой в руках.

— Простите, — обратился он ко мне. — Вы невидели эту женщину с.., таким большим ртом?

— Софью?

— Да, — закивал он.

— А что случилось?

— Я ее потерял. А она оставила мне свою сумочку. Преждечем я успела что-либо сообразить, моя загребущая рука потянулась к частнойсобственности Софьи Сафьяновой.

— Давайте ее сюда. Я передам…

Ботболт секунду подумал, затем вынул из кармана фланелевуюсалфетку, зачем-то протер сумку и только после этого протянул ее мне.

* * *

…Вечер удался — по крайней мере, его начало. Мы встретилинаступление сумерек в том же количестве: шестеро женщин и трое мужчин плюсБотболт. Плюс Ксоло. Правда, произошла одна существенная замена. Нас покинулдушка Дымбрыл Цыренжапович, а его место занял оператор Фары по имени Чиж. Онтак и представился, птичьей скороговоркой, — “ПетяНоМож-ноЧиж”, и я сразуже поняла, откуда ветер дует. Должно быть, Фара простить себе не могпрофессионального краха за обедом. И именно поэтому вывел под уздцы Чижа,который весь день благополучно проспал в комнате режиссера.

А нерасторопность Фары не вызывала никаких сомнений.

Еще бы, расшалившиеся дамы публично обнажились до самыхгланд, а это даже не было зафиксировано на пленку! Но Фара все еще надеялсяисправить положение, иначе бы в обеденном зале не появилась видеокамера. И ееопекун Петя Чиж.

О том, что луна Дымбрыла не будет сиять на небосклонедружеской вечеринки, нам сообщил верный Ботболт: срочные дела призвали хозяинав Питер, он настоятельно просит извинить его и так же настоятельно требует,чтобы гости чувствовали себя как дома. Верный же Ботболт (от кончиков белыхперчаток до запасов шампанского “Veuve Cliquot Ponsardin”) поступает в ихполное распоряжение.

Прежде чем упасть в объятья “Veuve Cliquot Ponsardin”, яуспела сделать две вещи: распотрошить сумочку Софьи Сафьяновой (гореть мне ваду!) и послать к черту Райнера-Вернера (гнить мне в раю!).

Мучения начались сразу же, стоило только заполучить поганыйсафьяновский ридикюль. Он жег руки так сильно, что к нашему закутку на третьемэтаже я добралась едва ли не с ожогами второй степени. Дом все еще оставалсядля меня загадкой, из-за любого угла могла материализоваться большеротая Софья— так что более безопасного места, чем ванная без щеколды, и придумать былонельзя.

При условии, конечно, что немец спит после принятия“Абсолюта”. Спит в самом примитивном смысле этого слова. Без всяких парафраз натему “заниматься любовью”.

Немец спал. Один как перст, слава богу! Но и во снедемонстрировал свое превосходство над женщиной: картинно разбросанные руки,картинно вздернутый подбородок, картинно разошедшиеся складки на лбу. Он дажене храпел, что совсем меня не удивило: не может же храпеть фото из рекламногожурнала!

Я на цыпочках пробралась в ванную, плотно прикрыла за собой,дверь и уселась на унитаз.

Ничего особо выдающегося в ридикюле не было, кроме разве чтонескольких пакетиков с каким-то порошком. Я развернула один из пакетиков иуткнулась глазами в мелкие белые кристаллы. Уж не героин ли?..

Но лизнуть порошок я побоялась.

Следующим номером программы шла записная книжка, испещреннаяфразами типа “…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самымнастоящим человеческим глазом”. Из-за нескольких подобных фраз я сделала вывод,что это не просто записная книжка, а Записная Книжка Писателя.

Которая впоследствии может быть издана отдельным томом: “Изне вошедшего в собрание сочинений”. В плексигласовый карман записной книжки былвоткнут календарик на текущий год с отмеченными кружочками датами. Сегодняшнийдень тоже был обведен — оптимистической зеленой пастой. Кроме календаря и парывизиток, в кармашке валялся чек “ИЧП “Крокус”.

Должно быть, это дорого, как память.

Оставив в покое чек, я перескочила на смятуюдвадцатидолларовую купюру и связку ключей. Ключей было пять — два отанглийского замка, один — совсем крошечный, — видимо, от почтового ящика;еще один — длинный, похожий на отвертку. Пятый предмет, который я поначалуприняла за ключ, сильно смахивал на отмычку…

— Вы здесь? — раздался за моей спиной голосРайнера. От неожиданности я ойкнула, и все барахло из сумочки вывалилось напол. С громким возмущенным стуком я, как коршун сорвавшись с унитаза, накрыларассыпанное собственным телом. Но было уже поздно: треклятый Райнер все-такиуспел разглядеть пакетикит — Героин? — поинтересовался он и впервые посмотрелна меня с уважением.

— От кашля. Порошки…

— Понятно. А я думал…

Я все еще не могла подняться с пола. Скорее бы запихать всескромное Софьино имущество обратно в сумку. А тут еще раздражающий фактор ввиде бесстыжих голых ног!.. Я как будто приклеилась к этим ногам: волосок кволоску, и ногти полирует, гадина!

— Стучаться надо, господин Рабенбауэр!.. ГосподинРабенбауэр пропустил мое замечание мимо ушей.

— У меня к вам просьба, Алиса.

— Что еще за просьба?

— Вы не могли бы раздеться?

От такой наглости я снова выронила сумку, содержимое которойс трудом собрала.

— Что-о?!

— Раздеться.

— В каком смысле?

— Догола.

Уж не ослышалась ли я?! Или, может быть, немец не так хорошовладеет русским языком, как мне казалось? Или так принято в холодном, лишенномвсяких сантиментов немецком обществе? Или это отношение к русским, перенесенноена меня как на яркую представительницу нации?! Спокойно, Алиса, держи себя вруках!

— Значит, догола. А зачем, позвольте узнать?

— Вы же сами сказали мне.., что после подобного купаниямогут возникнуть проблемы с… — Райнер понизил голос до шепота и, не договорив,красноречиво скосил глаза на собственный прикрытый одеялом пах.

— А я тут при чем? Не у меня же они могут возникнуть.