— Я понимаю, но… Если бы вы разделись, я бы могпроверить… Все ли в порядке… Он очень живо реагирует на женское тело. Он ниразу меня не подводил…

— Кто?

— Он.

Только теперь до меня стал доходить чудовищный,порнографический смысл просьбы. И никакого смущения на арийской физиономии,надо же!

— Кто — он? — упрямо повторила я.

— Он. Мой.., перчик… Неужели непонятно? О, если бы ямогла дотянуться сейчас до этого перчика! С каким наслаждением я вырвала бы егос грядки и отправила в переработку на лечо!.. Но я ограничилась пощечиной.

— А я думал, мы друзья! — Райнер, стоическивыдержавший удар, сокрушенно помотал головой.

— И зачем я вас только вытащила… А насчет вашего члена…

— Как грубо…

— Насчет вашего члена… Проконсультируйтесь лучше сврачом-андрологом. Я думаю, андрологов здесь полон дом…

…К вечернему коктейлю мы спустились порознь.

Райнер-Вернер, ведомый своим перчиком, просочился вобеденный зал без всякой заминки, мне же обломилась не совсем приятная встречас Софьей Сафьяновой. Софья ухватила меня за руку, когда я, зазевавшись, вочередной раз чуть не свалилась с лестницы.

И свалилась бы — если бы не жесткий прессинг укротительницыполицейских романов.

— Молодой человек по имени Ботболт сказал мне, чтопередал вам мою сумку. Это правда?

Вот они и начались, искривления пространства! У меня заложилоуши, перед глазами поплыли разноцветные круги, а руки самопроизвольно сложилисьлодочкой: чтобы кримволчице было удобнее застегнуть наручники на моихзапястьях.

— Это правда? — еще раз повторила Софья.

— Я вас не нашла.

— Где мои вещи?

Трясясь как осиновый лист, я протянула ей сумку.

— Надеюсь, вы в нее не заглядывали?

Только бы не сорваться! Только бы не потребовать ручку дляподписания протокола о чистосердечном признании!

— Как вы могли подумать!

— А вы, собственно, кто такая, милочка? Если я скажу,что приволоклась сюда следом за Аглаей, камеры предварительного заключения мнене избежать!

— Я… Я в съемочной группе.

— Зачем же лгать? — Софья обнажила крепкие, чутьжелтоватые зубы, вполне годящиеся для перекусывания проводов сечением двадцатьмиллиметров. — Я собрала о вас кое-какие сведения. Вы — подручная госпожиКанунниковой…

Дашка! Это Дашка сдала меня с потрохами, больше некому. Новступать в прения с комиссаром Мэгре в юбке я не стала.

— Так вот. Передайте вашей хозяйке, что… — Сафьяновасделала многозначительную паузу.

Что?

"Что по оригинальности сюжетов ее творчество находитсяна почетном предпоследнем месте: после “Колобка” и перед текстом гимнаРоссийской Федерации”.

— Передайте вашей хозяйке, что я восхищена ее книгами.

— Я обязательно.., передам. Всенепременно.

Душная мадам отпала от меня, как пиявка, все вещи в радиусетрех метров перестали выгибаться дугой и наконец-то встали на свои места.Теперь, после близких контактов с “дорогой Софьей”, во фразу из ее записнойкнижки “…на ладонь ей выпало нечто, впоследствии оказавшееся самым настоящимчеловеческим глазом” я верила безоговорочно.

Из-за небольшой заминки с Сафьяновой в “рогатый” зал дляторжеств я вползла последней.

Все были в сборе: четыре всадницы Апокалипсиса, одна собака,один бурят, один толмач, два представителя телевизионной диаспоры и одна —журналистской. Всклокоченный Чиж снимал на видео все, что только под объективподвернется. А подворачивались все больше мармеладные улыбки писательниц,которые они то и дело посылали в разные концы зала.

И друг другу.

Делать это было особенно удобно: всех четверых сплотилнебольшой ломберный столик, который — сразу после ужина — выставил Ботболт. Иза который они тотчас же уселись. Перекинуться в добропорядочный бухгалтерскийпреф, как я подозревала.

Но преферанса не случилось, а случился дамский джокер —простенькая игра со взятками, дуться в которую я научилась еще в возрастеодиннадцати лет на незабываемом полуморском курорте Черноморка, вблизисовершенно антисанитарного Днепровско-Бугского лимана.

Дамский джокер, естественно, а что еще может объединятьбывшую повариху, бывшую машинистку, бывшую ночную воспитательницу и женщину безвсякого прошлого. Не бридж, не покер и не баккара же, в самом деле!

В перерывах между сдачами дамы перебрасывались цитатами изсвоих книг — уже не с таким остервенением, как днем. И уж, конечно, совсем сдругим знаком.

Да и цитаты были совсем другими. И резюме по поводу цитат.

«Вы в прекрасной форме, дорогая Минна! А ваш последнийтриллер просто великолепен. Уму непостижимо, откуда такая упругость плоти вбесплотных вещах!»

«Вы потрясающи, дорогая Tea! He жаль, что ваши книгирастаскивают на анекдоты? Может быть, следует подумать о том, чтобы продаватьрепризы в розницу?»

«Вы изумительны, дорогая Софья! Какой реализм, какаяточность деталей! Если раздавать ваши романы в СИЗО, чистосердечных признанийбыло бы гораздо больше…»

«Вы восхитительны, дорогая Аглая! Может быть, позволите хотьодним глазком взглянуть на вашу новую вещь? Нет никаких сомнений, что онапринадлежит двадцать первому веку! И что это за дивный цветок у вас на груди?»

Аглая действительно появилась в зале с цветком в разрезедекольте — тем самым двоюродным братцем чайной розы, который так поразил ее воображениечас назад. Черт ее дернул приволочь с собой этот цветок!

Но повлиять на Аглаю я уже не могла.

Мне оставалось только восхищаться тонкой игрой конкуренток иисподтишка следить за несчастным Фарой, который был вовсе не готов к такомуповороту событий. За каких-нибудь полтора часа он четырежды поменял цвет лица(по всему спектру — от теплой до холодной его части). А эмоции! Поначалу Фарусогревала надежда на то, что фурии сорвутся и снова вцепятся друг другу вволосы. На смену надежде пришло легкое недоумение, переросшее в стойкоеудивление. И наконец, режиссер впал в ярость. Тихую и поэтому особенновпечатляющую. Масла в огонь подливала Дарья, вороном кружившая над попавшимвпросак горе-профессионалом: “Нужно знать, где, когда и сколько, парень!"

Только Чиж оставался безучастным: цветосветовые пятнамелькают, объекты движутся, мизансцены строятся сами собой, камера работает —что еще нужно?..

Покончив с воспеванием творчества, дамы перешли на забавныеслучаи — из карьеры и жизни. И даже на легкое философствование. Потомперескочили на издателей. В этом вопросе все четверо были поразительноединодушны.