Дамы плавно подходили к мужчинам и кланялись.Урсула Вишневецкая сделала реверанс царевичу (она была замужняя дама и могласебе позволить протанцевать с холостяком без ущерба для своей репутации), а еесестра Марианна присела перед отцом. Внимательный глаз не мог не заметитьпечали, слегка отуманившей черты названного Димитрия, когда он убедился, чтоего парой будет не Марианна, однако он был истинный рыцарь по духу и вскоре ужеулыбался Урсуле так, словно всю жизнь мечтал танцевать только с ней.

Наконец пары разбились. Паны, покручивая усы,побрякивая карабелями и поправляя шитые золотом магерки [26],начали выводить фигуры. Танцевали в ту пору незамысловато: танец почти не былнабором заранее обусловленных движений – фигуры в нем частенько измышлялись повдохновению, каждый танцевал что хотел – историю ли своей любви, разлуки,ревности, страсти… И скоро наблюдателями было замечено, что после переменыпартнеров унылые движения царевича сменились бурным каскадом прыжков, которыевсе заканчивались падением на колени перед панной Марианной.

Лицо его было лицом человека, внезапнопроснувшегося и не осознающего, что с ним происходит. То впечатление, котороепроизвела на него сдержанная, изысканная красота Марианны, было оглушающим,ослепляющим. Проведя жизнь по монастырям, Димитрий не знал женщин. В пути доЮжной Руси он мимоходом встретил нескольких – из числа тех, которые отдавалитело за деньги. После встреч с ними мужское естество его разгорелось: в Гоще онне пропускал уже ни одной доступной красотки, вскоре сделавшись их любимцем.Однако очи Марианны словно бы отравили его. С этой минуты он хотел только ее,ее одну, и, хотя плоть его порою бунтовала, одна только мысль, что слухи о егораспутстве могут дойти до прекрасной панны, вынуждала его к суровойсдержанности. Он покинул прежних любовниц ради нее – и не считал это слишкомбольшой жертвой. Он не знал, какие слова найти, чтобы высказать свою любовь…Танец был хоть каким-то способом выразить чувства, и Димитрий воспользовался имс восторгом.

Однако после третьей или четвертой мазурки,приступив к новому полонезу, он понял, что без слов все-таки не обойтись, и,оказавшись перед Марианной, отверз наконец-то уста:

– Панна… вы не ответили на мое письмо.

– Я не отвечаю на подобныепослания, – сухо промолвила Марианна, делая вид, что смотрит в другуюсторону.

Они разошлись; несколько фигур Димитрийвыполнил с Урсулой, а Марианна – с отцом, который быстро, недовольно шепнул ей что-то.

Неведомо, о чем шла речь между воеводой и еголюбимой дочерью, однако при следующей перемене фигур она взглянула на Димитриячуть поласковее, и он, лишившийся из-за ее холодности дара речи, вновь обрелего.

– Панна, прекрасная панна… – забормотал Димитрий. –Моя звезда привела меня к вам; от вас зависит сделать ее счастливою.

– Ваша звезда слишком высока для такойпростой девушки, как я, – с легким вздохом отвечала Марианна, однако глазаее сверкнули таким огнем, что Димитрий рухнул на колени пред ней вопреки всемтанцевальным законам.

Испугавшись, она протянула руку, чтобы поднятьего, но Димитрий поднес ее унизанные перстнями пальцы к губам.

Фигуры сменились. Димитрий мешал другимтанцующим; воевода похохатывал в усы; царевич принужден был подняться, оставитьМарианну, перейти к Урсуле и провести ее по залу, как того требовали законыполонеза. Лицо его при этом было лицом человека, разбуженного посредизачарованного сна.

Когда Димитрий и Марианна вновь сошлись, онопять рухнул на колени, поймал ее руку и самовольно потянул ее к губам с видомумирающего от голода и жажды одновременно.

Марианна, не привыкшая к проявлениям такойстрасти у своих прежних рафинированных поклонников, слегка испугалась.

– Моя рука, – проговорила онадрожащим голосом, – слишком слаба для вашего дела. Вам нужны руки,владеющие оружием, а моя может только возноситься к небесам вместе с молитвамио вашем счастии и вашей удаче.

– О да, молитесь за меня, – пылкопрошептал царевич. – Молитесь, и я посвящу вам жизнь! Только дайте мнезнак, что мои слова не отталкивают вас!

Девушка отвела глаза, некоторое времятанцевала с отцом, однако, когда вновь оказалась напротив Димитрия, из женскойруки в мужскую скользнула записка, переданная столь стремительно и проворно,что заметили ее не более десятка лишь самых приметливых дам.

Они значительно переглянулись. Ого! Во времябала записок панне Марианне писать было негде, значит, цидулька заготовленазаранее… Можно не сомневаться, что в ней назначено свидание.

Ай да панна Мнишек! Ай да скромница! Ай данедотрога!

Впрочем, каждая из дам втихомолку полагала,что царевич стоит того, чтобы ради него поступиться кое-какими правиламиприличий. Он был, бесспорно, некрасив; однако, кроме обаяния, связанного с еготаинственным, трагическим прошлым и тем блистательным будущим, которое моглооткрыться перед ним, он обладал и другими достоинствами, и перед ними не моглиустоять большинство женщин. Он был отважен, здоров, так и пылал мощнымюношеским жаром, мужеством и ловкостью. Но главный соблазн был – пылкая любовь,которую он, несомненно, испытывал к дочери сендомирского воеводы.Проницательные люди могли бы увидеть, что, намеренно сводя эти два юныхсущества, пан Юрий Мнишек руководствуется несомненным расчетом; его дочь, повсей видимости, тешит свое пламенное, беспокойное честолюбие. Но претендентотдает ей всю свою душу!

Что и говорить, не одна из прекрасных дам идевиц возмечтала в то мгновение, чтобы именно на нее смотрели с таким жаром этитемно-голубые очи…

Танец длился, длился, но наконец и он закончился,и воевода пригласил гостей освежиться напитками и подкрепиться сластями.

Димитрий и Марианна больше не приближалисьдруг к другу, но беспрестанно обменивались взглядами, которые говориликрасноречивее всяких слов.

Они были так заняты взаимным созерцанием, агости так увлеклись наблюдением за ними обоими, что никто не обращал вниманияна Вольдемара Корецкого, который вновь появился в зале и с выражениемнеобузданной ненависти переводил глаза с Димитрия на Марианну. Рука еготянулась к карабеле, и неведомо, чем завершился бы вечер, когда б в дверях непоявился вдруг какой-то невысокий хлопец, не подошел к пану Вольдемару и несказал ему несколько слов, после чего Корецкий торопливо вышел, бросив напрощание на Димитрия только один взгляд, в котором читалось мстительноеторжество.

– Теперь идите.