– Тебя это больше всего и огорчало? – спросил Алесан, иГерман удивился не столько тому, что этот черный колдун, его друг, попал, каквсегда, в самую точку, сколько остроте своего желания стряхнуть пыль со старыхчувств, поковыряться в давно заживших ранах. Мазохизм, конечно…

– Ну да, можно и так сказать.

– Мне трудно понять. У нас все иначе, ты знаешь.

Да уж. Дети племени не ведали отцов, а матери считали себясестрами. И все туареги были если не родными друг другу, то двоюродными.Понятие кровосмесительной связи в таком случае становилось более чем условным.Что характерно, туареги искренне полагали такие отношения нормальными и длядругих народов. Одно племя – одна кровь, какая разница, кто с кем спит, есливсе изначально дети одной праматери, а значит, братья и сестры? Так что если быГерман сейчас признался, что всю жизнь тайно вожделел к своей сестре-близнецу ирассорился с семьей именно из-за того, что не смог одолеть убийственнойревности, Алесан вполне понял бы это и только посочувствовал другу.

Но ведь дело было как раз не в этом. Не в этом!

– Представляешь, у нас с Ладой был шанс стать чем-то вродесиамских близнецов, – мрачно буркнул Герман. – Мы родились практическиодновременно, чуть не прикончив при этом маму. И пальчики на ногах, мизинчики,у нас были сросшиеся. В смысле, Ладушкин мизинчик – с моим. К счастью, этооказалась просто перепоночка, кожа, которую благополучно разрезали – и насразъединили. Но я всю жизнь помнил, что когда-то мы были единым целым. Сестраэтого почему-то не чувствовала так остро. А я как бы жил сразу двумя жизнями –своей и ее. Ужасно, скажем, смешно было, что я любил играть бумажными куклами,платьица им рисовал, причем классно, хотя при том ходил на фехтование и всекцию карате. И куколок любил маленьких, пупсиков таких, – невесело усмехнулсяон. – В одиннадцать лет у меня уже был детский разряд по плаванию, а дома –пупсики… Но мне все это не мешало. Это ведь была не собственная моя жизнь, ажизнь Лады. Сейчас я бы сказал – alter ego, параллельный мир, другоепространство… ну, как в лес из города съездить и вернуться, понимаешь? А потом…– Герман тяжело вздохнул. – Потом нам стало по двенадцать лет, и я началощущать, как все меняется.

У Лады начались все эти женские штучки, и те несколько дней,пока они продолжались, она была закрыта от меня наглухо. Будто непроницаемойстеной! Сначала я чувствовал себя просто кошмарно, бесился, не понимая, чтопроисходит, даже температура поднималась! И превращение девочки в женщинувоспринимал как отмирание части самого себя. То сеть, конечно, это теперь янахожу нормальные слова и говорю вполне спокойно, а тогда была одна сплошнаянерассуждающая боль и протест, протест… Как говорится, я был трудным ребенком.Мама в сорок лет стала седая из-за меня. А, что рассказывать!

Он перевел дыхание, слушая эхо своих слов, катившееся досамого леса.

– Что-то я слишком раскричался, да? – спросил, понижаяголос. – Как бы не спугнуть эту тварь!

– Не волнуйся, – отозвался Алесан. – Тот бедолагарассказывал мне, что его жена как раз пела, когда тигр ворвался в хижину.

– Петь я не умею, что нет, то нет, – искренне огорчилсяГерман.

– Тогда говори. Тебе же надо наконец выговориться… напрощание.

Герман насторожился.

Неужели Алесан уже чувствует то, что лишь зарождалось,смутно брезжило в нем? Может, Герман еще передумает! Но про себя знал, что нет,не передумает, и Алесан догадался об этом раньше него. Для Алесана мысль,чувство, даже импульс – такая же реальность, как слово или даже поступок.Только Алесану он может рассказать о том, что испытывал к Ладе, только Алесанзнает, что ужасаться в этих чувствах было решительно нечему. И стыдитьсянечего.

– Мы учились в девятом классе, когда появился Кирилл. Он былстарше нас – остался на второй год из-за болезни: катаясь на лыжах, упал,сломал обе ноги, позвоночник повредил… И вот пришел в наш класс. Не знаю,понимаешь ли ты, но в школе один класс, один год – это страшно много, это рубежвыше десятилетия в сорок и пятьдесят! Для нас это был человек другогопоколения. Мы все на него невольно смотрели снизу вверх – и все, все поголовнодевчонки в нашем классе в него влюбились. Разумеется, и Лада.

Она совершенно потеряла голову! Кирилл тоже. Я бы удивился,если бы не потерял… Лада никогда по глазам внешностью не била, но если на неевзглянешь, то уж не оторвешься. Итак, они друг друга полюбили. Ну а я…

Кирилл – он был странноватый такой. Отец то ли существовал,то ли нет, никто о нем не слышал. Его вырастила мать – известная в нашем городетележурналистка. Очень хорошая, сильная – ее потом в Москву взяли, да она ибыла оттуда родом. Они уехали, но Кирилла с Ладой уже нельзя было разлучить.

Мы боролись за Ладу, как дикие звери, дозволенными инедозволенными приемами. Но если Кирилл боролся за свою любовь, то я… я защищалсебя. Ту часть себя, которая отрывалась с Ладой. А это было не то что пальчикот пальчика отрезать!

Конечно, это был в какой-то степени шиз. Тогда я и началинтересоваться психиатрией, хотя всегда, сколько себя помню, хотел быть толькохирургом, как отец и дед.

– Знаменитый Григорий Налетов? Тот, что из рода колдунов? –с уважением сказал Алесан, для которого пребывание в болдинской больничкеотнюдь не прошло бесследно.

– Вот-вот. Не забыл? Деревня Дрюково и ее обитатели.Ведьмы-кошки, «хомуты» на редьке, осиновые поленья в колыбельках вместодетей-обменышей, украденных лешими, домовые шастают по ночам, оборотни бродят вокруге… Фантастика большая и малая! Дед, впрочем, был сугубым реалистом. Могсделаться знахарем, но сбежал в город и стал хирургом. Мы с отцом уже следом.Предполагалось, между прочим, что Лада тоже в медицинский пойдет. Не пошла.Думаю, из-за меня и Кирилла. Выбрала нечто среднее, ни нашим ни вашим, –химбиофак. Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? – спохватился он вдруг: Алесанкак-то подозрительно притих за спиной. Не заснул ли часом?

– Не сплю, не бойся, – зевнул тот. – Давай еще говори.

– Собственно, я все уже рассказал. Что было потом, ты и самзнаешь. Мама простыми словами дала мне понять, что вражда к Кириллу вызванапричинами «непристойными и противоестественными». Это меня так потрясло… неоскорбило даже, а поразило: вдруг и в самом деле?! – что я съехал из дому вобщежитие. Потом уехал в Болдино, потому что Кирилл и Лада по-прежнемувстречались. Все надеялся, что в один прекрасный день сестра мне позвонит искажет: все кончено, ты был прав, – но вместо этого она вышла за него замуж…

Алесан сидел тихо-тихо. Потом опять зашевелился, распрямляязатекшие ноги, и сказал с ноткой нерешительности: