— Да. Я чувствую, как ее кровь смешивается с моей. Чувствую, как становлюсь сильнее. Чище.

Нижняя губа Любови задрожала. Ребрам было больно от жажды.

— Еще нет. Но скоро. Обещаю.

— Но я…

Его взгляд заставил ее замолчать. Она знала, когда остановиться. Даже у Дядюшки Спасителя есть предел. Возможно, он до сих пор считает, что она не готова. Но она готова как никогда. Кажется, она родилась уже готовой. Это ее предназначение. Его и ее. Вместе они вознесутся. Вместе поведут других к спасению. Вместе поведут достойных к полному просветлению, воплощению рая на земле. В такой рай, где не умираешь. Райское государство, где живешь вечно в мире, гармонии и любви.

Любовь шагнула вперед и прикусила губу. Глядя ему в глаза, она протянула руку и кончиком пальца провела по его окровавленным губам. Они были горячими и полными. Она чувствовала, как под пальцем пульсирует их жизненная сила. За его спиной в окна лился солнечный свет, но он был ярче.

— Я готова, — сказала она, понизив голос и сокращая расстояние между их телами.

Он улыбнулся ей, но ничего не сказал. Она закрыла глаза и приоткрыла губы в ожидании поцелуя, но прошло несколько секунд, и ее пальцы ощутили лишь пустоту. Она услышала, как он отошел, и открыла глаза. Сердце бешено колотилось. Он вернулся к девочке на кровати. Аккуратно раздвинул порез на ее бедре и припал губами к крови.

Любовь задержалась в спальне, не зная, что делать. В комнате было душно и слегка пахло кровью. Почему-то она почувствовала себя грязной. Ей захотелось орать и браниться. Сказать ему, что она готова и все еще здесь, и жаждет угодить ему, но ей не хотелось вызвать его недовольство. Она должна показать Дядюшке Спасителю, что готова. Что ей можно доверять. А это значит демонстрировать самообладание и вести себя по-взрослому. Ей всего шестнадцать. Вот почему он сомневается в ней, но она покажет ему, что мудрее и умнее, чем полагается в ее возрасте.

Не прощаясь, Любовь отвернулась от звуков, которые издавал Дядюшка Спаситель, высасывая кровь безымянной девочки, и вышла из спальни. Пока бежала до лестницы, в ушах звенело, она так стиснула зубы, что практически слышала хруст. Сердце колотилось, но она знала, что должна сделать. Ничто ее не остановит. Не сейчас. Никогда.

По дороге Любовь поняла, что не удивлена своим решением или скоростью, с какой приняла его. Так же, как не удивлена способом, которым планировала его воплотить. Единственное, что ее удивило, это неконтролируемое волнение, щебетавшее в груди, словно стайка птичек, готовых вылететь из своей клетки — клетки, в которой они очень долго томились. На самом деле, мчась по ферме, Любовь чувствовала себя живее, чем когда-либо, — живее, чем трава, деревья, солнце, небо или кровь в ее жилах. Она была жизнью. Она была жизнью и собиралась доказать это Дядюшке Спасителю. Она собиралась жить вечно.

Наши дни

Лили прижалась носом к мягкому меху Боба. Плюшевого медведя подарила Ханне бабушка на третий день рождения. Это был золотистый медведь с карими глазами и носом сердечком. В то время Ханна обожала смотреть «Боба-строителя», отсюда и имя медведя. Она полюбила его с первого взгляда. С того дня она спала с медведем каждую ночь и даже брала с собой на ночевки к подружкам. Боб был ее любимой игрушкой. Опорой и молчаливым лучшим другом. Когда хотелось плакать после ссор с друзьями, у Боба всегда был на готове сочувствующий взгляд и успокаивающие объятия. На прошлое Рождество Ханна попросила туалетную воду «White Musk» от «The Body Shop» и теперь перед уходом в школу душилась у себя перед зеркалом, а потом поворачивалась к своей подушке, где занимал почетное место Боб, и обильно опрыскивала его тоже.

Плюшевый медведь пах Ханной. В каком-то смысле он и был Ханной. И мамой, которую Лили уже потеряла.

Она не может потерять еще и Ханну.

Лили уткнулась носом в растрепанный мех. Она никак не могла нанюхаться. Не могла отпустить игрушку. От мысли о том, что она больше никогда не понюхает волосы или кожу Ханны, наворачивались новые слезы. Она прижала к лицу одеяло Грега. Оно пахло ее маленьким мальчиком. Это одеяло, эта комната. Она представила дом без Ханны и Грега. Подумала, каково будет никогда не обнять и не поцеловать их снова.

Лили встала и скрепя сердце посадила Боба обратно на подушку Ханны. Жжение в груди как будто усилилось. Она сбежала вниз по лестнице, на кухню.

— Надо что-то делать.

— Что например?

Джон поднял голову от телефона. Он все еще был в пижаме. Сгорбившись, сидел над кухонной барной стойкой, сжимая в мозолистых ладонях чашку кофе.

— Например… я не знаю… идти искать их или еще что!

— Полиция уже делает это. Их машины повсюду. И вертолеты тоже.

— Им надо еще раз поговорить с Авророй, но они не будут.

— Лили, надо довериться им. Полиция знает, что делает, — сказал Джон, потирая шею сзади.

— Не каждый может понять, когда дети врут. Больше некому было написать Грегу такое письмо. Надо надавить на нее, чтобы добиться правды, но они побоятся. Она что-то знает, я уверена.

— Тогда почему бы тебе не позвонить Аврориной маме. Как там ее зовут?

— Фелисити.

— Да, позвони Фелисити и попроси поговорить с Авророй по телефону.

Лили провела ладонями по лицу.

— По телефону она просто соврет. Нет. Мне надо поехать туда. Спросить ее лично.

— Надо сохранять спокойствие, — сказал Джон.

Лили бросила на него убийственный взгляд.

— Спокойствие? Джон, наши дети пропали. Они неизвестно где, им страшно. Возможно, больно. Как ты можешь предлагать мне сохранять спокойствие?

Он развел руками, словно не зная, что еще можно сделать.

Лили повернулась к кухонному окну. Рассветное солнце ослепительно сияло. Безжалостный огненный шар на слишком идеальном небе.

— Поверить не могу, — сказала она.

Джон ничего не ответил. Она огляделась вокруг. Он снова обхватил голову руками.

— Джон?

— Да.

— Я должна что-то делать. Я не могу просто сидеть сложа руки.

Джон посмотрел на нее. Вздохнул.

— Знаю. Я тоже хочу что-нибудь делать, но сержант Филдинг сказала нам оставаться здесь, на случай если дети вернутся.

— Но они не вернутся, да?

Его нижняя губа задрожала. Глаза наполнились слезами.

— Прости меня. Прости меня, Лил.

— За что?

— Что был хреновым отцом и еще более хреновым мужем. Если бы я не был все время в дурном настроении, ты разбудила бы меня, когда услышала дверь, и…

— И что? Ты бы проверил дверь?

Она ждала, сердце лязгало о ребра.