— Могло, — художник кивнул. — Картины… японимаю, но на вазу вы пришли посмотреть из-за вчерашнего скандала. Так?

— Возможно, — я не стала отрицатьочевидное. — Но когда стала на нее смотреть, то скандал просто вылетел уменя из головы. Удивительно, неужели такое чудо можно создать руками?

— Конечно. — Иванов смотрел на меня как-тоотстранение. — Карчинский — талантливый мастер.

— Уверена, что вы знаете гораздо больше, чем я.Скажите, почему он отказался продать вазу?

— Об этом, конечно же, лучше спросить у самогоВолодьки, — Иванов приходил в себя. — Но скажите, вы сами смогли быпродать такую красоту? Как можно понять чужую человеческую душу? Это было егорешение.

— А если бы ваза была вашей, вы бы продали ее? —Жгучее любопытство заставило меня выпалить этот вопрос, прежде чем я успелаприкусить язык.

— Вряд ли, — Иванов махнул рукой. — Хотя, ктознает. Возможно, что продал бы.

— За деньги, которые предлагал банкир, или заудовольствия, что сулила Диана? — Этот вопрос я произнесла по инерции,хотя и сознавала, что Иванов может оскорбиться и просто уйти.

— Вы журналистка до мозга костей, Леда, — онзасмеялся, — но вы задали вопрос, и я отвечу честно, хотя и не знаю, какогоответа вы от меня ждете. Я мог бы продать вазу и получить за это деньги, но яне стал бы отдавать ее в обмен на сексуальное удовольствие. Возможно, я подарилбы вазу понравившейся мне женщине, но, разумеется, не Диане.

Вот так номер! Уже второй человек за эти два дня заявляетмне, что прелести дивы его совершенно не волнуют. Но ведь она действительномолода, красива, сексуальна. Почему тогда? Или она не в его вкусе тоже?

— Мне не нравится Диана, — ответил Иванов на мойнепроизнесенный вопрос. — Может же она мне не нравиться?

— Конечно, — я кивнула. — Но очень многиенаходят ее привлекательной, постоянно твердят о ее чарующей полуулыбке, ажурналисты называют ее новой Моной Лизой.

— Ее полуулыбка так же отвратительна, как оскалсерийного маньяка-убийцы. Она сродни упырям и вурдалакам, с которыми,несомненно, в родстве. Мона Лиза! У настоящей Джоконды чарующая полуулыбка, а уДианы — порочная полугримаска. Неужели вы никогда не замечали этого?

— Почему вы так разволновались? — Мне быланепонятна странная вспышка художника.

— Потому что мне противен разговор о Диане, —заявил Иванов. — Давайте лучше поговорим о чем-нибудь более приятном.

— О корейском искусстве? — Я непроизвольноусмехнулась.

— Оно так же прекрасно, как и искусство любого другогонарода, нужно лишь научиться его видеть. Но мне сейчас хотелось бы поговорить овас. И знаете, Леда, давайте уйдем отсюда и немного погуляем по городу. Япокажу вам свои любимые места.

— Но я родилась в Питере, — я сделала робкуюпопытку отказаться. — Мне город белых ноче.й знаком как свои пять пальцев.

— Вот именно. — Он решительно взял меня подруку. — Но я родился и вырос в Москве, потом однажды приехал сюда ивлюбился сразу. Безоговорочно и безоглядно, в серое небо над серым городом, всерые дома и серую воду Невы. Влюбился настолько сильно, что не успокоился,пока не поменял квартиру и не переехал сюда жить, чтобы каждый день быть рядомсо своей любовью. И знаете, с каждым годом я привязываюсь к Петербургу всесильнее. Поэтому позвольте показать вам свой любимый город.

Я согласилась. А что мне еще оставалось? Мы бродили помокрым серым улицам, залитым холодным осенним дождем, гуляли в парке, наблюдая,как падают на землю мокрые желтые парашютики, сидели в беседках, где пахлопрокисшим пивом и валялись окурки, выходили к Неве под пронизывающий северныйветер, чтобы полюбоваться на разводные мосты.

Иванов не настаивал, чтобы я рассказала ему о своей жизни,но ненавязчиво, шаг за шагом и вопрос за вопросом узнал обо мне все или почтивсе. Я пыталась перевести разговор на него самого, но он отшучивался, потчуяменя забавными историями из своего детства, школьной и студенческой жизни.Самое странное, что мы не говорили ни об искусстве в целом, ни о живописи вчастности. Наверное, он так же, как и я, непроизвольно избегал любогоупоминания на эту тему. Так мы защищали друг друга от возможной неловкости.

Иванов оказался приятным собеседником, внимательным иненавязчивым. Прогулка удалась на славу, я не чувствовала ног, но давно на душеу меня не было столь отрадно. Как истинный джентльмен, Иванов проводил меня додома, пожелал спокойной ночи и так же спокойно и неторопливо удалился.

И хотя я вернулась домой далеко за полночь, Герта в квартирене было.

На сейшн мы безнадежно опаздывали. И выехали поздно, и, какназло, попали в пробку. И какую! Похоже, что здесь собрались все машины города.Если бы мы отправились пешком, то, вероятнее всего, добрались бы гораздобыстрее.

Герт молчал, мне тоже было не до разговоров. Нет, мы нессорились и даже не выясняли отношения. Я, конечно, попробовала указать ему надверь, когда он заявился утром, но ничего из моих потуг не вышло.

— Слушай, дружок, — сказала я, как только онпоявился, — мы, разумеется, не живем вместе, и ты не обязан передо мнойотчитываться, но ты пообещал, что придешь… Но сам вместо этого прошлялся где-товсю ночь. Я могу тебя понять, если ты со своими дружками лупил по струнам всеэто время, я могу понять, если ты нажрался и пьяный не мог дойти, но если тыбыл у какой-то бабы… Это раньше мне было все равно, но теперь все изменилось. Яуже не та. И ты мне не нужен после какой-нибудь смазливой шлюшки. Мне не нужныни твои постоянные измены, ни случайные кратковременные романы. И если ты бездругих баб обойтись не можешь, то давай спокойно расстанемся и будем жить, какраньше, как будто ничего и не было.

Выговаривая все это, я старалась оставаться спокойной, чтобыне сорваться на крик, как последняя торговка на базаре. В самом деле, я жезнаю, что Герт не подарок, алкоголь и женщины всегда были у него на второмместе (на первом, естественно, группа и музыка — близнецы-сестры), а ужкакие-то постоянные привязанности — это вообще дело десятое. Так что горбатоготолько могила исправит, и не надо на этот счет строить никаких иллюзий.

Я замолчала и ждала ответа. Но Герт, вместо того чтобыначать что-то объяснять или доказывать, подошел ко мне, взял за подбородок ипосмотрел в глаза.

— Ты волновалась за меня, малышка? — тихо спросилон.

— Вот еще! — попробовала я освободиться, но ондержал крепко.

— Волновалась, — он ухмыльнулся, — я вижу. Яне виделся ни с кем из группы, и я не нажрался, а тем более не был ни у какойбабы. Просто так сложились обстоятельства, нужно было решить кое-какие дела.Извини, но сейчас я сказать тебе ничего не могу. А насчет измен… В моей жизниих было столько, что теперь и самому противно становится, как начнешьвспоминать… Так что давай не будем об этом. Я решил остаться с тобой, поэтомувсе другие бабы мне до лампочки. Слово рокера, — добавил он и засмеялся.