— Ивлев. Сам Ивлев собственной персоной сопровождалнашу диву. Можешь добавить, что она обращается с ним как с лакеем.

— С мужиками так и надо обращаться. Знаешь, Леда,спасибо, что позвонила. Из этого может получиться неплохой материал.

— Это еще не все, — остановила я коллегу. —Дива во всеуслышание объявила, что готова собственным телом заплатить за однудорогую вещь. Но что за вещь, я тебе сказать, к сожалению, не могу —коммерческая тайна.

— Иди ты… — не поверила Лилька. — Это ужоткровенная туфта, придумай что-нибудь получше.

— В том-то и дело, что нет. Сама там присутствовала ислышала собственными ушами. Кроме меня, есть еще дюжина свидетелей. Но знаешь,что самое интересное во всем этом? То, что владелец вещи отказался ее отдать,самым наглым образом заявив, что его прелести дивы не интересуют.

— Это уж точно вранье! — Лилька не могла сдержаться. —Можешь даже не убеждать меня. Неужели найдется мужик, мужик, повторяю, а неимпотент и не педик, который бы от нее отказался? Или он как раз из вторых?

— Нет, и не из первых тоже. И тем не менее она его незаинтересовала ни на минуту. Отказался наотрез и даже возмущался, что ему такоепосмели предложить.

— Иди ты!.. — Лилька с шумом вздохнула втрубку. — Надо же, какая потрясающая бомба может получиться. Отключаюсь,Леда, побегу к Пошехонцеву. Пусть он все это переварит.

— Передавай ему от меня привет, — я успелаостановить ее, — и скажи, что сегодня у меня очень напряженный день, смогупоявиться только завтра. Остальным всем привет. Пока, Лилька.

— Пока, — машинально ответила она и бросилатрубку.

Теперь Илья Геннадьевич будет занят сенсационным известием ипро меня на время забудет. А я тем временем смогу побывать в одном интересномместечке.

* * *

Предсказания авангардиста Иванова сбылись с потрясающейточностью. Я не стала обходить все картины подряд, а сразу направилась кпортрету мудреца у тихой заводи, прошла мимо моста Ком Бонсай, моста сорок иворон, арки птиц и беседки лукавого зайца. Конечно же, не смогла неостановиться возле «Приюта мастера…», «Девушек, танцующих на праздникепробуждения весны», «Сановника, принимающего поздравления в первый день новогогода».

Но гораздо больше Картин меня притягивал зал, где былавыставлена керамика. Мне еще раз хотелось взглянуть на вазы мэбен. Они чем-тонеобъяснимо манили меня, притягивали так же сильно, как магнит тянет к себежелезо. Поэтому, посмотрев еще немного на полотна, я решительно отправилась квазам.

Ее я не перепутала бы ни с одной другой, настолькобезупречными казались ее линии. Стенки ее не были гладкими, напротив, ихукрашали причудливые наплывы, перемежавшиеся с впадинами и острыми выступами.Глядя на нее, можно было представить путешествие по песчаным холмам и землянымпригоркам, у подножия которых раскинулись аккуратные квадратикиизумрудно-зеленых полей. Глубокие искусственные трещинки отливали бирюзой иказались маленькими звонкими речками, которые своей живительной влагой питаютрастительность. Вазу украшали острые камешки, подобранные с удивительныммастерством. Мне представилось, что я держу вазу в руках, поворачиваю ее ксвету то одним, то другим боком, касаюсь кончиками пальцев трещинок, трогаюострые камешки, ласкаю длинное горлышко.

— Совсем как песни тхарен [17], —сказал за мной голос, показавшийся знакомым.

Я так резко обернулась, что, держи в этот момент в рукахвазу, непременно разбила бы ее. К счастью, в руках у меня ничего не было, ностало неприятно от того, что я была застигнута врасплох, словно занималаськаким-то постыдным делом.

— Я испугал вас? — спросил Иванов. —Пожалуйста, простите меня.

Он был все так же хорошо выбрит, аккуратно одет и подтянут.И опять мне пришла в голову мысль, что ему бы не авангардом заниматься, аработать искусствоведом в каком-нибудь музее, настолько неуместно старорежимнымказался он среди других людей.

Именно такими мне всегда представлялись интеллигенты,которых задавила могучая и кровавая лапа революции. А им бы ходить на концертыи слушать Рахманинова. Впрочем, мой знакомый, возможно, и слушает Рахманинова,хотя… Он же сказал, что, живя в Питере…

— Вы любите Рахманинова? — спросила я, не думая отом, что вопрос может прозвучать странно и даже неуместно.

— Пожалуй, нет, — ответил он, — хотя могупослушать при случае. Классика вообще такая вещь, что не может надоесть. Но мнеближе как-то Шуберт или Григ. А из наших более других нравитсяРимский-Корсаков, хотя многие считают его слишком неудобоваримым.

— Григ, Шуберт… Вы, наверное, учились в музыкальнойшколе и классикой вас пичкали с детства? После этого вы без содрогания не моглислышать про Черни и Гайдна. Но с возрастом все же…

Художник рассмеялся. Я и предположить не могла, насколькозаразительно он может смеяться. Конечно, я несла околесицу, но разве это повод,чтобы вот так откровенно потешаться надо мной? Может, мне обидеться и уйти?Удастся, кстати, избежать и ненужных вопросов. Или все же остаться?

— Не уходите, — попросил Иванов, как будто читалмои мысли. — Это я не над вами, а скорее над собой. Я никогда не занималсяв музыкальной школе и не играю ни на одном инструменте. Но моя любимая бабушкабыла очень хорошим преподавателем.и почти сорок лет вела занятия вконсерватории. Поэтому музыку я слышал с детства, причем хорошую музыку. Но насильноменя к ней никто не приобщал. Это возникло само собой и как потребность. Помере возможности стараюсь не пропускать концерты классической музыки, имеюнеплохую коллекцию дисков.

— А как же рок? — Я не могла опомниться от такогообъяснения. — Вы же говорили…

— Конечно, — он кивнул, — но в нашем русскомроке всегда на первое место вырывался текст, а музыка шла вторым эшелоном. Я жене под стеклянным колпаком живу. Все, что другие слушали, то и я слушал.Отобрав, разумеется, все, что наиболее отвечает потребностям души. Вы разве нетак же поступаете?

— Все верно, — сдалась я. — К старому року япривыкла, он кажется правильным и вечным, молодых не понимаю и в большинстве непринимаю. А когда-то казалось, что всегда буду верить только молодым, толькоони могут правильно выразить любое состояние души.

— Просто наша молодость осталась с нами, а вместе с неюи наши пристрастия, и наши идеалы. Скажите, Леда, зачем вы сюда пришли?

Я растерялась. Оказывается, все эти разговоры были толькопрелюдией к этому вопросу, которого я очень хотела бы избежать. Но вопрос былзадан в упор, и отвечать все же придется.

— Я пришла сюда, — медленно сказала я, —чтобы еще раз посмотреть картины Карчинского. Это действительно так. Но еще яхотела бы посмотреть на вазы мэбен. Вы считаете, что у меня не могло возникнутьтакого желания?