Так всегда говорила мать. Из этого Данилов должен былсделать вывод, что он, Данилов, не талантливый, не работоспособный, недисциплинированный и, следовательно, недостойный.

Олегу всегда было труднее, чем тебе, во много раз труднее.Он из самой обычной, простой семьи. Никто не создавал ему идеальных условий,как создавали тебе. Ему самому пришлось пробиваться, устраиваться, доказывать,что он ничуть, не хуже многих других. И он пробился и преуспел!

Данилов должен был сделать вывод, что он не пробился и непреуспел, хоть и был из очень непростой семьи.

Иногда ему казалось, что мать сожалеет о том, что ее сынДанилов, а не Тарасов. Если бы ее сыном был Тарасов, он бы не обманул еенадежд, не подвел ее, оправдал доверие, отработал вложенные в него силы исредства. Он очень хорошо смотрелся на сцене Большого зала консерватории, вокружении блестящих музыкантов, вдохновенный, отрешенный, погруженный вискусство. Мать смотрела бы на него и гордилась им, и отец не относился бы кнему как к постыдной ошибке.

Впрочем, так было всегда, и глупо в тысячный раз думать обэтом.

— Мне звонила Светлана Сергеевна, — сообщил Олег, когдаДанилов вернулся в машину и кинул на заднее сиденье блок «Мальборо», — у нихприем в среду. Ты знаешь?

— Это странно, конечно, — сказал Данилов, — но я тожеприглашен.

— Да ладно тебе! — Машина вильнула, объезжая сугроб, какбудто тоже воскликнула «ладно тебе!». — Что ты все подтекст ищешь там, где егонет! Конечно, тебя пригласили! Ты же их единственный сын.

Данилов промолчал.

— Слушай, Данилов, мне тоже никакого удовольствия недоставляет с тобой возиться. Просто Светлана Сергеевна просила меня…

— Возиться? — переспросил Данилов.

— Твоя мать просила меня встретиться с тобой и еще разнапомнить тебе, что в среду прием и ты обещал там быть, — отчеканил Олег, — этораз. Два — она просила меня уговорить тебя выступить на этом приеме.

Данилов так удивился, что перестал смотреть в окно иуставился на «друга детства».

— Как выступить? Что значит выступить?!

— Данилов, выступить значит выступить. Подойти к микрофону,взять его в руку и сказать несколько теплых слов своему отцу.

От одной мысли о том, что он выходит к микрофону и говорит«теплые слова», у Данилова взмок висок и шее под воротником стало горячо. Онпотрогал висок и посмотрел на перчатку — на черных кожаных пальцах осталсямокрый след.

— Я не могу, — пробормотал он в панике, — я не могу… кмикрофону.

Олег посмотрел на него с высокомерной жалостью и отвернулся.

— Я говорил Светлане Сергеевне, что ты не захочешь, — сказалон, подчеркивая, что Данилов именно не захочет, — но она все равно просила. Тыже знаешь, как она мечтает, чтобы вы с отцом наконец-то…

Я не захочу.

Паника не отпускала. Постыдная, гадкая, трусливая паника.Когда Данилову было шестнадцать, паника его победила. Раз и навсегда. Шакалыпитаются мертвечиной, так и паника грызла мертвого Данилова, зная, чтосопротивляться он не в силах. У него нервы. Он слаб. Он ни на что не годен.

Я не смогу.

— Я не смогу, — повторил он вслух и посмотрел на Тарасоваумоляюще, — я лучше тогда совсем не приду, Олег. Ты же знаешь, что я не могуговорить в микрофон. Да еще стоять на… — Слово «сцена» не выговорилось,застряло в Данилове, и Олег сжалился.

— Нет там никакой сцены. Нужно просто сказать в микрофон,что ты гордишься отцом, знаешь, сколько сил он вкладывает в свою работу, какему помогает мать и что-то в этом духе. Данилов, хоть раз в жизни нужнопоказать родителям, что ты их тоже любишь.

— Тоже?

— Конечно, они тебя любят, и ты их любишь тоже, — произнесОлег с нажимом, — ну что ты из всего на свете делаешь проблемы!

Конечно, он делает проблемы из всего на свете. Он и естьсамая большая проблема своих родителей.

Самое главное — мать так до сих пор и не поверила в то, чтотогда он на самом деле не смог больше играть. Она считала, что он простопритворялся.

Притворялся, чтобы доставить ей боль и унижение. И еще,чтобы увильнуть от занятий, которые были ему не по силам, потому что оноказался лентяем. Лентяем и тряпкой.

«Ты должен взять себя в руки. Ты просто распускаешься,Андрей! Человек должен контролировать свои поступки».

Теперь она прислала Олега для того, чтобы он взял Данилова вруки. Раз уж ее сын сам не может.

— Олег, я не стану выступать с микрофоном, даже если тамнет… сцены. Я не могу. Ты прекрасно это знаешь. Ты можешь позвонить матери исказать, что ты меня не уговорил, вот и все. На тебя она не обидится.

— Она хочет, чтобы все знали, что нет никакой ссоры и чтовсе нормально, — пробормотал Тарасов, сосредоточенно глядя на дорогу. — Вы жепочти не общаетесь! Ты что, думаешь, тусовке это неизвестно?

— Мне наплевать на тусовку, — ровным голосом сказал Данилов.Паника чуть отпустила его, но совсем не убралась. Данилов чувствовал ее,свернувшуюся кольцами, — удав приберегал жертву на ужин, только чуть придушил иотпустил, контролируя, однако, каждое ее движение.

— Тебе наплевать, а им нет! Твой отец — мироваязнаменитость, гений, бог знает кто! Он в России бывает раз в год, а может, иреже! Хоть раз в год ты можешь обойтись с ним по-человечески?!

— Нет, — ответил Данилов холодно, — не могу.

И они замолчали.

— Ну и черт с тобой, — выпалил наконец Тарасов, — ну и звонисам и говори, что выступать не хочешь. Я звонить не буду.

— Я не могу, — повторил Данилов, понимая, что это ничего неизменит, — я не могу выступать. Моя мать об этом отлично знает.

— Она считает, что ты должен взять себя в руки.

— Я пытался, — сказал Данилов и откашлялся, — но не смог. Исейчас не смогу.

— Тогда скажи ей об этом сам.

— Она меня ни о чем не просила.

— Она поручила мне попросить тебя. Ты что? На самом деленичего не понимаешь?! Она ни за что не станет просить тебя сама. Она такая жегордая, как ты, Данилов.

От его гордости ничего не осталось, когда он стоял голыйпосреди комнаты, а медицинские светила качали головами и сочувствовали егоматери.

— Зря ты так, — помолчав, сказал «друг детства», —родителей, особенно таких, как твои, нужно любить и лелеять.