Данилову стало смешно. Вот стоит он посреди улицы,философствует, ждет Марту, мешает добрым людям катить свои сумки. Куда же Мартаподевалась!

— Данилов, я голову мою, — в ухо ему сказала Марта, и сразупочудилось, что он слышит теплый запах шампуня и мыла, — тебе чего?

— Ничего. — Ему вдруг стало неловко от того, что он слышитее запах и знает, что она сидит в ванне. — Я просто так позвонил, извини. Тоесть я хотел спросить, как ты себя чувствуешь?

— Оч-чень хорошо, — ответила Марта почему-то зловещим тоном,— я себя чувствую ничуть не хуже, чем два часа назад.

— Я рад, — сказал Данилов, не придумав ничего лучше.

— Ничего ты не рад. Ты звонишь не за этим. Ты где? На улицегде-то?

— Да, я… в Жулебине.

— К Венику поперся!.. — ахнула Марта. — Зачем?! Ты же несобирался!..

— Марта, мы все это потом обсудим. Слушай, ты не могла бы…

— Что?

Ему было так неудобно, что он едва заставил себя договоритьдо конца:

— Просто случайно… так получилось, что Тарасов завез менясюда, а я без машины… если у тебя нет других планов, может, ты заедешь за мной,и мы в ресторан сходим, что ли… Или еще куда-нибудь. Можно съездить в пирамидуза порцией космической энергии.

Марта засмеялась ехидным смехом.

— Я же тебе утром предлагала — давай приеду! А ты что мнесказал?

— Что я тебе сказал?

— Ты мне сказал: я вечером позвоню. А как без машиныостался, так приезжай, моя душечка! А я, между прочим, нежная, ранимая и вообщезастенчивая. А ты меня используешь в личных целях.

— Не использую. Ты приедешь или нет?

— Да! — радостно сказала она в трубку. Так ей хотелось кнему приехать, что она даже побаивалась слегка, как бы он не передумал. Нужноне забыть выключить мобильный, как только она выйдет из ванной. Чтобы Даниловне смог ничего отменить. — Где тебя искать и когда? Я быстро не смогу, толькочаса через полтора.

— Ты помнишь, где живет Веник?

— Улицу помню. А дом и квартиру нет.

— Квартира тебе не нужна, я не хочу, чтобы ты поднималась.Дом четыре, корпус два. Третий подъезд, если заезжать со стороны области. Черезполтора часа я буду ждать тебя у подъезда, — распорядился Данилов, обретя почвупод ногами. — Кстати, если хочешь, можешь до завтра остаться у меня.

— А как же Лида?! Опять мимо романтического свидания?!

— Пока, — попрощался Данилов.

— Если бы ты был на машине, — успела напоследок выпалитьМарта, — ты бы мне и не позвонил. Тебе нужна моя машина, а не я!

— Пока, — повторил Данилов и сунул трубку в карман.

Машина ни при чем, это уж точно.

Он не был готов к разговору с Тарасовым и не был готов квоспоминаниям и к тому, что ему опять придется оправдываться, на этот раз перед«другом детства», а не перед матерью, и к кассете на резиновом коврике готов небыл — ни к чему он не был готов из того, что случилось с ним этим утром,включая ванну с краской, в которой он во сне чуть не утонул. И в детектива ониграл плохо, а времени у него было мало, и Веник, который, зевая, велел купитьсигарет, тоже как будто вытащил камушек из-под его ног, и он как-то покосился,сдвинулся, поехал, словно в зыбучий песок, и только Марта могла остановить этоужасное погружение.

Веник жил в новом доме — масса поставленных друг на другабетонных плит, облицованных чем-то грязно-белым. В подъезде было сыро,натоптано, газетные ящики распахнуты и покосились, двери лифта разрисованычерным, худая кошка, вздрагивая от каждого звука, вылизывала серую лапу, идергала ушами, и боялась, в любую секунду готовая бежать, спасаться. Развеспасешься, убежишь?

Веник, открывший Данилову дверь, оказался почему-то в синейспортивной кофте и в трусах.

— Здорово, — сказал он, — проходи. Можешь не разуваться, уменя ремонт.

— Зимой? — удивился Данилов, осторожно протискиваясь междугазетной стеной и залитой побелкой стремянкой. Тут тоже воняло краской, иДанилов подумал, что этот запах будет теперь преследовать его всю жизнь.

— А? — переспросил Веник. — Сигарет привез?

— Да. А где семья?

— Семья далеко. Слушай, а пивка ты не догадался…

— Нет, — перебил его Данилов, — пивка не догадался.

— Это плохо. Семья уехала.

— Уехала? — Данилову не хотелось вешать свою дубленку наутлый гвоздик, где уже была пристроена Веникова куртка, и, держа ее в объятиях,он прошел по газетам и оказался в кухне. Потолок был пятнисто-синим, ползаляпан известкой, шкафы сдвинуты и прикрыты пленкой и кое-где все теми жегазетами. В раковине гора грязной посуды. Сесть было некуда.

— Моя семья уехала от меня! — пропел Веник бодро. — Положиты свою шубу куда-нибудь! Или что? Брезгуешь?

Данилов промолчал.

— Молчишь, — констатировал Веник, — значит, брезгуешь. Тыбы, аристократ хренов, раньше брезговал, когда на Нонке женился! Что ж ты тогдане брезговал, а сейчас, значит…

— Хватит, — попросил Данилов, — я все это уже слышал.

— Ничего, еще разок послушаешь! Да если б не ты, мы бы Нонкутак пристроили, что тебе и во сне не приснится! И жила бы она сейчас,здравствовала, детей растила, а она на кладбище лежит! Да за нее до тебя знаешькто сватался?! — Веник бросил сковороду, на которой что-то деловито нюхал вовсе время обличительной речи, подошел к Данилову, как бы намереваясь схватитьего за грудки, но не схватил, а, наоборот, отвернулся и хлопнул ладонью постолу. Стол тоже был чем-то накрыт, и звук получился неубедительным. — Тызнаешь, кто за нее сватался?! Так нет, надо было тебе влезть, а теперь ты намибрезгуешь!

— Все, — спросил Данилов, — закончил? Или еще продолжатьнамерен?

— А ты мне рот не затыкай!..

— Я тебе ничего не затыкаю. Можешь продолжать, а я покавыйду, посмотрю твой ремонт.

— Да что смотреть!.. Нечего там смотреть!.. Грязища и большеничего!.. Я на зарплату живу, мне архитекторы не по карману.

— Ну да, — согласился Данилов.

Веник что-то пробормотал себе под нос, как будто выругался,а может, и в самом деле выругался и, сильно стукнув, поставил сковородку наплиту.

Данилов знал меню назубок — сначала справедливый гнев, потомнемного обличительных речей, потом нечто жалостливое, а на закуску что-нибудьродственно-добродушное.