class="p1">– Василий! Куприянов! Ты где?

Василий положил журнал на место и, направляясь к выходу, ответил:

– Я здесь. Глазею на ваши работы, товарищ модельер.

Когда Куприянов вышел из-за длинной вешалки, он опешил. Перед ним стояла Люба. Несмотря на то, что на лице женщины отпечаталась усталость и опустошённость после долгого спектакля, она была прекрасна. Взгляд уже не был таким холодным и стеклянным как раньше. Сегодня в нём была открытость и нежность. При виде Куприянова уголки Любиных губ слегка приподнялись.

– Здравствуйте, Василий, – тихо сказала Люба.

– Здравствуйте, Люба.

– Я видела вас в зале. Как вам спектакль?

– Мне очень понравилось. Я увлёкся и даже на время забыл про свои проблемы.

– Я рада.

– Люба, – прервал беседу Валера, – вы забыли, зачем ко мне пришли.

– Да. Да, – отозвалась Пожарская. – Валера, давайте быстрее примерим, что вы там наваяли, и я поеду домой. Очень устала.

– Идите в примерочную, там уже платье висит. Потом выходите к нам. Пусть Василий Иванович оценит мою работу. И вашу красоту, конечно.

Люба ни слова не говоря, направилась между бесконечными рядами вешалок в примерочную. Она находилась именно там, где стоял столик с журналами. Когда Люба отошла, Василий спросил у Жукова:

– Валер, а что за журнал на столе, американский? Он откуда здесь?

Взгляд Валеры неожиданно забегал. «Чего это он испугался, – стал размышлять Куприянов. – Совсем безобидный вопрос. Может быть, его слово „американский“ напугало? Возможно. Валерка в этом смысле парень со странностями».

– Ты про какой журнал говоришь? – спросил Жуков. Голос его выдавал испуг. Это не ускользнуло от сыщика.

– Там на столе, – указал в глубину цеха Василий, именно туда, куда пошла Пожарская, – На нём название на английском. «Вогуе» или «Воге», я не знаю, как правильно прочитать.

– Я не знаю. Может быть, кто-то из портных принёс. Я не помню. Или актёры оставили. Они часто приносят что-то такое.

– А кто мог это принести, – продолжал допытываться сыщик.

– Я же говорю, не знаю. Дался тебе этот журнал, – нервозные нотки прозвучали в голосе модельера.

Жуков прекрасно помнил, откуда у него этот журнал, но признаться в этом милиционеру было нельзя. Поэтому его так раздражала и пугала въедливость Куприянова. Валера с ужасом увидел, что Василий собирается пойти за этим чёртовым журналом и тогда «допрос» продолжится. Жуков уже начал паниковать, но вовремя обстановку разрядила появившаяся Пожарская.

– Ну что мужчины, оценивайте, – Люба встала на пути Василия, который уже шёл к журнальному столику и, резко взяв его под руку, повела в центр цеха.

Валера стоял как вкопанный, не говоря ни слова. Люба заметила оцепенение модельера. Она отвела Куприянова в дальний угол и усадила на стул.

– Наблюдайте отсюда. Если вам что-то не понравится, не стесняйтесь, высказывайте.

Пожарская, забыв про свою усталость, устроила перед Василием дефиле в новом платье. Она то приближалась, то опять отходила в глубину помещения. Крутилась, застывала в элегантных позах. В конечном итоге Люба добилась того, что Василий на время забыл и про журнал, и про Жукова. Он как околдованный не мог оторвать взгляда от Любы.

– Валера, – вдруг остановившись, Пожарская обратилась к модельеру. – Посмотри сюда. Мне кажется здесь складки не на месте.

Люба повернулась спиной к Василию. Жуков встал на колено и, взяв подушечку с булавками, стал колдовать над платьем.

– Всё, Люба, – наконец произнёс Жуков. – Иди, переодевайся. Завтра я всё поправлю.

Пожарская повернулась к Василию и, то ли шутливым, то ли приказным тоном сказала:

– Отсюда ни на шаг! Сегодня пойдёте меня провожать, товарищ лейтенант.

Для Куприянова это было несколько неожиданно, но Василий поймал себя на мысли, что и сам собирался это предложить актрисе. Он согласно кивнул и заулыбался.

– Валера, – позвал Жукова Василий, – ты чего притих? Что-то не так с нарядом для Любы?

– Нет, с нарядом всё нормально, – ответил как-то безучастно Валерий.

– Тогда что ты так расстроился, – не унимался Куприянов. Ему хотелось понять, почему так резко изменилось настроение модельера. Василий почувствовал, что он рядом с какой-то разгадкой. Но с какой? Журнал не давал ему покоя.

«А вдруг это тот самый журнал, который пропал из первой обворованной квартиры? – строил предположения Куприянов. – Да ну! Так не бывает. Совпадение. Точно совпадение. Что, мало таких журналов в большом городе? Тем более в театре. Эти артисты могут притащить всё что угодно. Ладно, Василий Иванович, утро вечера мудренее. Завтра приду и опрошу тут всех. Выясним откуда журнал».

Из примерочной вернулась Пожарская. Она взяла Куприянова под руку и сказала:

– Ну что кавалер, ведите меня домой. Помните, где я живу?

– Помню, – ответил Василий и опять посмотрел на расстроенного Валеру. – Валер, видно не судьба нам сегодня обмыть твоё назначение.

– Ладно, что уж.

– Ничего, – вступила Люба, – найдёте вечерок и обмоете. Не последний день на свете живём. Пойдёмте, Василий.

На улице был лёгкий морозец. Большие как пёрышки снежинки медленно опускались на землю. Люба взяла Василия под руку и прижалась к нему плечом. Они шли медленно, вдыхая промёрзший январский воздух. Казалось, что каждый думает о своём. Но на самом деле в этот момент Василий и Люба думали друг о друге. Справа от Любы шёл мужчина, молодой, крепкий, очень спокойный и вежливый. Он совсем не был похож на важных партийцев, среди которых она провела Новый год, на суетливых актёров, среди которых Люба много часов проводит в театре. Куприянов ей представлялся мужчиной. В нём было всё просто, понятно, но вместе с тем почтенно и убедительно. «Странно, – думала Пожарская, крепко держась за руку своего кавалера, – я совсем не знаю его. Так, несколько бесед, и то о деле, вернее о происшествии, и всё. Откуда такая уверенность, что он крепкий и надёжный человек? Ха! Погляди-ка, Пожарская, тебе даже запах его нравится. Ну это вообще ни в какие ворота. Осторожнее Люба, осторожнее. Проводит до дома. Угостишь чаем, и пусть идёт. Надо взять паузу. Надо ещё к нему приглядеться».

– Василий, расскажите о себе. А то идём как два болванчика и молчим.

– Я подумал, что вы устали, Люба. Вы весь вечер говорили на сцене. Это очень утомляет.

– Да. Вы правы. Это утомляет. Вроде работаешь языком и головой, а к вечеру подкашиваются ноги. И всё-таки, вы умело ушли от ответа.

– От какого ответа?

– Ба-а-а! – Люба остановилась и подняла глаза на Василия. – Лейтенант милиции Куприянов, да вы не так просты, как кажетесь.

– Люба, я на самом деле довольно простой человек. Просто вы попросили рассказать о себе, а я не знаю что рассказывать. У меня всё как у всех. Ничего интересного.

– Так бы и ответили сразу, что, мол, я обычная серая масса. Я один из более чем двухсот миллионов советских граждан, который не хочет ни чем выделяться из толпы. Я маленький винтик. Я ничего не решаю, всё уже решили за меня. И выбора у меня нет. Никакого. Я правильно говорю?

Куприянов смотрел погрустневшими глазами на женщину и молчал. Он пытался понять, зачем она сейчас всё это сказала. Хотела обидеть? Вряд ли. Он не делал ничего такого, что могло бы вызвать раздражение Пожарской. Хотела вывести его из равновесия? Внести в их молчаливый поход интригу? Возможно. «Она не терпит монотонности жизни, – сделал вывод Василий. – Ей претит однообразие. Это понятно. Актриса. Творческий человек. Правда жизни, серый быт её угнетает. Скорее всего, и я ей нужен для разнообразия. Милицейский сухарь. Человек из другого сословия. Из параллельного мира. Мира нудного, протокольного. Мира преступников, свидетелей и потерпевших. Наверное, поэтому я ей и интересен. Думаю ненадолго. Ладно тебе, Куприянов, не решай за других. Живи сегодня. Так легче. А завтра будет новый день, совсем другой, и что-то изменится. Жизнь тем и хороша, что она изо дня в день меняется».

– Нет, Люба, – прервав затянувшуюся паузу,