Патрик глотнул, задымил и вдруг загоготал, словно юныйкентавр с островов Эгейского моря:

– О-го-го-го-го-го-го! Ты помнишь этот сучий Middleharth, тот подвальчик возле рынка Ковент-Гарден?

Он вдруг запел весело и бездумно, как в том счастливом,полном надежд 196… году:

Суббота – фестиваль всех оборванцев-хиппи!

На Портобелло-роад двухверстные ряды

Базар

шарманщиков, обманщиков, креветок, проституток,

подгнившей бахромы и летчиков хромых,

авокадо и адвокатов, капусты и алебастра, мечей самурайскихи крылышек райских,

орехов и грехов, юбчонок-мини, алкогольной лени шотландскихпайперов, гвианских снайперов,

испанских балахонов и русских малахаев, тибетской кожи,

арабской лажи

и треугольных шляп

у мистера Тяп-Ляп,

томов лохматой прозы

у мистера Гриппозо,

эму и какаду…

Я вдоль рядов иду,

я чемпионша стрипа –

в носу кусты полипов,

под мышкой сучье вымя,

свое не помню имя.… Здесь пахнет LSD

Смотри не наследи!

Перед Хвастищевым на сиренево-зеленом фоне раскачивалсядикий контур Патрика, но ему казалось, что он видит его прежнюю мечтательнуюдетскую улыбку.

– Знаешь, Патрик, я не могу себе даже представить, чтомы никогда не вернемся с тобой на Портобелло-роад, не прохиляем через всютолкучку шалые, как тогда, в ту осень. Жить не хочется, когда подумаешь, чтоэтого больше никогда не будет.

Патрик бросил танцевать.

– Сейчас, старик, вонища ползет по Европе, –прохрипел он.

– Неужели и в нашем Лондоне вонища?

– Везде вонища!

– Ты прав, – подумав, согласился Хвастищев, –везде вонища. Шестидесятые кончились, а семидесятые не начались, да и начнутсяли? Прага – Чикаго…

– Компьютеры, между прочим, дают ободряющиепрогнозы, – сказал Тандерджет, влез в ямку «Смирения» и улегсявалетом. – Мы еще с тобой, Радик, вспомним молодость…

– Иди на хер, Пат, – сказал Хвастищев. –Давай-ка лучше вспомним, ночь сейчас или утро, сколько прошло времени, ипридумаем, как нам опохмелиться.

– Посмотри, что я нашел на столе. – Тандерджетпротянул Хвастищеву листочек бумаги, на котором крупными ученическими буквамибыло начертано:

Радий Аполлинариевич и вы, Патрик Тандерджет!

Живи и жизнью наслаждайся!

Умей людей распознавать!

Коль встретишь добрых, им вверяйся!

А злых старайся избегать!

Благодарим за приятно проведенное время. Мы уезжаем вЗагорск, есть надежда поступить в монастырь. Пока наш адрес – город Загорск,Московской области, фабрика мягкой игрушки, общежитие. Просим нам не писать.

Вечно ваши Тома и Клара.

Тома и Клара, вот как звали девчонок! Одна небось членместкома, комсомолка, гиревичка, кусачка; другая – цыганистая, слезливаяблядюшка, подавальщица, продавщица… Где же мы их подцепили и что с ними делали?Почему Загорск, откуда мягкие игрушки?

Хвастищев силился что-нибудь вспомнить, что-то вдругначинало шевелиться в мозгу, но вдруг по самой грани соскальзывало в полнуюнеразбериху, в мутный хаос, где нет никаких координат, в иное измерение, и этобыло страшно. Он понимал, что это фокусы похмелья, но легче от этого нестановилось.

– Пат, ты что-нибудь помнишь? Сколько времени мы пьем?Что мы делали?

– Единственное, что я помню, – сказалТандерджет, – это наш разговор о Луне.

– Мы говорили о Луне? – осторожно спросилХвастищев.

– Неужели не помнишь? Мы с тобой долго и детальнообсуждали вопрос контакта между нашими лунными станциями. Напомню, мы сошлись,что глупо работать на одной планете и не общаться друг с другом. В Антарктидеобщаются уже сто лет, а у нас на Луне все еще играют в секреты Полишинеля.Следующий раз я не полечу, если не будет решена эта дурацкая проблема. Мы недикари, чтобы копаться поодиночке в лунной пыли. Никаких тайн давным-давно нет.Уверен, что даже с базой «Дуньфунь» возможен контакт! – Американецраскалился, размахивал руками, стучал кулаком по мрамору, пылал глазами, какбудто и в самом деле речь шла о каких-то реальных проблемах.

Хвастищев понял, что его приятель-янки побывал этой ночьюеще дальше, чем он, только, может быть, ездил в другом направлении.

– Ты о китайцах говоришь, Пат? – спросил оносторожно.

– А почему бы нет?! Они такие же ученые, как мы, и также рискуют жизнью и так же давятся, когда глотают косм-сосидж или мун-вота. Поидее, надо соединить все наши туннели и образовать интернациональный город наЛуне. Нужно немедленно ставить этот вопрос в Объединенных Нациях! Если уж наЗемле нет мира, то пусть хотя бы на Плевательнице восторжествует разум!

– На какой плевательнице? – еще более осторожноспросил Хвастищев.

– Ты меня удивляешь! – вскричал янки. – Не тыли первый сказал, что она с полпути похожа на плевательницу? Разве не помнишь,как мы хохотали до самой высадки?

– А ты что же, высаживался на Луне, Пат? –тихо-тихо спросил Хвастищев.

– Потрясающе! – завопил Патрик совершенно здоровымголосом, напомнившим прежние здоровые молодые годы, пляж и водные лыжи,мускульные радости и ветер в голове. – Ты хочешь сказать, что я оставалсяна орбите, когда высаживались Планичка и Хартак? Ты не рехнулся, Радик? Послевысадки Хартака и ты, и я не менее десяти раз побывали на Плевательнице и жилитам по три месяца и дольше.

Он приложил ко лбу Хвастищева свою холодную руку и в этойпозе на некоторое время застыл, превратился как бы в нарост на теле «Смирения».Бедный Пат! Теперь он так и будет сидеть на хвосте мраморного динозавра, покаскульптор не срубит его отбойным молотком. Но, может быть, и

скульптор уже давно прирос? Вот это будет неприятность – нипоссать, ни опохмелиться.

Хвастищев, сама осторожность, перекинул ноги и вылез изямки.

– Ну как, Пат? – спросил он. – Может быть,встанешь?

Тандерджет вдруг выскочил из ямки легко, как петрушка. УХвастищева от сердца отлегло.