Такое уже с ним бывало. Вот так, возвращаясь из Японии черезПольшу после трехмесячного плавания по чужим адриатикам, ты вдруг видишь крестыКремля, слившиеся в противоестественном, но почему-то нерушимом союзе ссимволами атеизма, и вдруг тебя перехватывает пароксизм патриотизма, ибо тывидишь губы и соски своей Родины, от которых, несмотря на унылуюпропагандистскую штукатурку, все-таки пахнет молоком.

– Ты любишь свой флаг? – спросил Этот Того.

– У меня нет своего флага, – пробурчал Тот.

– Флаг твоей страны. Stars and stripes?

– Любить этот облеванный пододеяльник?

– А я вот люблю свой флаг. Ничего не могу с собойподелать, люблю, да и все – и трехцветный, и андреевский, и нынешний красный.

Казалось бы, совсем еще недавно под куполом Свердловскогозала мириадами гнилостных микробов обрушился на незадачливого Пантелея гневнарода, выраженный гневом Главы, а между тем уже восемь лет прошло, и Глава тотуже никого не представляет, кроме самого себя, беспомощного старика.

Тот куполок выложен изнутри лазоревой плиткой, но Пантелеютогда показалось, что он стоит один в горной ледяной стране под ослепительным исовершенно безучастным к его судьбе небом.

На самом деле снаружи был Женский день Восьмое марта,менструальный цикл страны, и из низких брюхатых туч на Кремль валилась снежнаяслякоть, а внутри хоть и было снежно от беломраморных стен, но не очень-тоодиноко: зал гудел сотнями голосов, словно некормленный зверинец.

– Пантелея к ответу!

– Пантелея на трибуну!

Идти, что ли? Пантелей, бессмысленно улыбаясь, причесался исидел теперь в кресле, вертя расческу. Идти, что ли, товарищи? Вокруг были однилишь спины и затылки либералов, недавних покровителей, друзей и подхалимовПантелея. События разразились внезапно, никто их не ждал, и поэтому передначалом заседания «левые» сели с «левыми», а «правые» своим порядком. Теперьвокруг незадачливого Пантелея, вместо умных, востроглазых, ироничных лиц, былиодни лишь затылки. Даже сидящие позади умудрились повернуться к нему затылками,хотя руки их полоскались впереди в бесконечном спасительном аплодисменте.

– А ну, иди сюда! – хрипловато сказал в микрофонГлава, встал на своем возвышении, и рев зала мгновенно умолк. – Иди, иди,я тебя вижу! – Палец, известный всему миру шахтерскими похождениями, нацелилсяв противоположный от Пантелея угол зала. – Вижу, вижу, не скроешься! Всеаплодировали, а ты не аплодировал! Очкарик в красном свитере, тебе говорю! Идина трибуну!

Приметы злого битника, «пидараса и абстрактиста», былихорошо известны Главе по сообщениям референтов. Злой битник всегда был всвитере, очках и бородке, любил шумовую музыку-джаст и насмехался надсталинистами. Сталина и сам Глава очень сильно ненавидел и понемногу выпускализ покойника кишки, но одно дело Сталин, а другое – сталинист: эдак злой битники до нашей культуры доберется, подточит ядовитыми насмешками ствол нашейкультуры, и вообще… попэред партии в пэкло нэ лезь! Пока не поздно, по зубам имнадо дать, подрубить корешки, а то уж в воздухе дымком стало потягивать,венгерской гарью. Так референты говорят, а ведь они почти все с высшимобразованием и классовым чутьем не подкачали.

Зал с восторгом заулюлюкал, глядя на поднятого державнымпальцем классического битника. Вот он, Пантелей зловредный, который раскольник,мешает нашим польским товарищам строить социализм, который бескостным своимблудливым языком мелет вредный вздор про оттепель да про «наследников Сталина».Вот он, облик врага, – запоминайте: красный свитер и бородка, очки вжелезной оправе и волосенки, слипшиеся на лбу.

Пантелей между тем, вжавшись каменным задом в кресло,переводил дух. Вместо него был поднят Сильвестр.

Он шел по ковровой дорожке к трибуне, этот косолапыйСильвестр, растерянно жестикулировал и бубнил:

– А я-то при чем, товарищи? Я никаких интервью недавал, товарищи! Я, товарищи, не Пантелей…

– Мстишь нам за своего отца? – прогремел надсобранием микрофонный голос Главы.

Здесь опять же была подначка умных референтов: злой битник,конечно, имел зуб на родину за репрессированных родителей, и хотя никто неотрицает, что виноват во всем культ личности, но все-таки яблочко-то от яблонинедалеко падает…

– Папа мой действительно погиб в ежовщину, но вы жесами его и реабилитировали, – бормотал Сильвестр, карабкаясь на трибуну.Часть его слов уже попадала в микрофон и долетала до зала, как невнятные стонытенора-саксофона.

Между тем Верховный Жрец подполз под ногами президиума кседалищу Главы и зашептал:

– Это не тот, экселенц, небольшая ошибочка. Сие неПантелей, экселенц!

– Иди на место! – тут же рявкнул Глава ужезалезшему на трибуну Сильвестру и сел, вытирая свою прославленную Голливудомголову, жалея о даром потраченной злости и оттого еще больше злясь.

– Слово имеет товарищ Пантелей, – нормальнымделовым тоном объявил Верховный Жрец, существо, удивительно похожее намуравьеда с его жевательными и нюхательными присосками, выступающими из жирноготела.

Ледник под ногами Пантелея стремительно поплыл вниз. Ледникэтот под ногами возник в самом начале заседания, когда некая пылкаявоительница, пользуясь привилегией Женского дня, разоблачила перед всем заломмеждународную деятельность Пантелея, а именно его интервью журналу «Панорама»из города Быдгощь Познанского воеводства. Теперь ледник стремительно уходил из-подног, увлекая за собой Пантелея прямо к трибуне.

Тысячи две виднейших персон страны смотрели на зловредногоПантелея с некоторым разочарованием. Как? Вот этот обыкновенный тридцатилетниймолокосос в обычной серой паре и нормальном галстуке, это и есть тотвозмутитель спокойствия, коварный словоблуд, вскрывающий сердца нашей молодежидекадентской отмычкой, предводитель битнической орды, что тучей нависла надРодиной Социализма? Может быть, это просто маскировка, товарищи? Конечно же,просто маскировка, а в штанах у Пантелея-отступника, конечно же, крест, а нагруди под рубашкой висит порнография и песни Окуджавы, так что перед намихитрейшая маскировка, товарищи. Такой враг еще опаснее. Сильвестр хотя бы весьна виду. Пантелей – скрыт!