– А это, собственно, не ваше дело, уважаемая, –наклонив голову и улыбнувшись краешком губ, процедил он. – Я разговариваюс дочерью человека, которого скоро посадят за убийство. – Ирина отчаяннозамотала головой, и Копушин вновь испытал удовлетворение. – Вы что-тоимеете против?

Женщина молчала, оценивающе разглядывая Родиона. Наконецпроговорила сухо:

– Уходите, оставьте девочку в покое. Как вам не стыдно!

– Сами уходите, – жестко ответил Родион, решивдожать до конца. – И не вмешивайтесь не в свое дело.

По лицу женщины было видно, что так с ней давно никто неразговаривал. «И твои реакции изучим», – усмехнулся про себя Родион. Но,видимо, день для изучения реакций выдался сегодня неудачный. Девчонка вдругзаметила кого-то за его спиной, и глаза ее расширились в радостном узнавании.

– Степан Андреевич! – вскрикнула она, быстропроскочила мимо Родиона и схватила за руку коренастого мужика простоватоговида, лет сорока пяти, загорелого, одетого слишком тепло для такой погоды идовольно нелепо – в спортивные штаны и куртку на голое тело.

Раньше Копушин этого типа не видел, но времени наразмышления ему не оставили: девчонка неожиданно разревелась, уткнувшись взасаленную куртку субъекта.

– Ты что, Иринка? – испуганно спросил мужик,наклоняясь к ней. – Кто обидел? Ударилась?

– Вот он! – оборачивая к Родиону красное, залитоеслезами лицо, мстительно проговорила та. – Это он сказал, что папу видел,а теперь к нам пришел, чтобы посмеяться! Он меня обидел, Степан Андреевич!

Родион уже выбрал тактику поведения и даже успелпорадоваться, что в его коллекции типов появится новый экземпляр, но мужик нестал разводить философских разговоров и демонстрировать варианты поведенческихреакций. Мягко отодвинув девчонку в сторону, он схватил Родиона за грудки двумяруками почти так же, как маленькая стервозина пять минут назад. Но вместо тогочтобы трясти или толкать, мужик резко развел руки в разные стороны.Многострадальная копушинская футболка издала предсмертный треск и повисла наего чахлой груди двумя тряпочками.

– Если мне Вероника или вот она, – он кивнул настоявшую позади девчонку, – на тебя пожалуются – без кишок останешься.

Голос его был беззлобным, выражение лица почти неизменилось, но Родион с удивительной ясностью представил свое тело, с которымпроделают то же, что проделали только что с его одеждой. Но из майки выниматьнечего, а из него вынут кишки. Собственные кишки вдруг представились Копушину ввиде блестящих немецких колбас, развешанных в сарае на толстой бельевойверевке. Родион схватился за обрывки ткани, сделав слабую попытку запахнуть ихна груди, а затем побрел в сторону своего дома. Лесник даже не посмотрел емувслед. Он кивнул молчаливо стоящей Елене Игоревне, задумчиво наблюдающей зауходящим парнем, и позвал Ирину:

– Пойдем-ка, мать позовешь. Да не хлюпай носом-то, нехлюпай! Чай, болото вам на огороде сгодится, а перед домом и вовсе ни к чему.

Он улыбнулся своей немудреной шутке и открыл калитку.Успокоившаяся Ирина побежала за ним, Елена Игоревна Царева, покачав головой,ушла к себе. На главной и единственной улице Игошина наступила соннаяполуденная тишина, нарушаемая только редким бреханьем далекой шавки да тихимпоскрипыванием створки окна, из которого человек, тайком наблюдавший запроизошедшей сценой, продолжал смотреть на опустевшую улицу.

Выйдя из дома, Ольга Балукова пошла не по тропинке,справедливо опасаясь наткнуться на бабку или, того хуже, на деда, а заросшейтропинкой за погребом. По дороге обожгла ноги крапивой до волдырей, потому чтопару раз приседала в кусты – показалось, что кто-то идет мимо. Но обошлось,никто ее не заметил. Довольная собой, Ольга выскочила к задней калитке и ужеоткрыла ее, когда от теплицы раздался недовольный голос:

– Ты куда собралась, а?

Ольга выругалась про себя. Вот невезуха! И зачем только матьздесь околачивается? Вроде дома была, посуду после полдника мыла – а вот натебе, появилась некстати.

– Мам, я… я к Ирке схожу, – заискивающе улыбнуласьОльга, про себя обругав мать грязными словами.

– Перебьешься! – заявила та. – Ни к какойИрке не пойдешь, пока мокрец не выполешь. Ишь, новую моду взяла – по целому днюпропадать. Все работают, одна ты невесть где шляешься. Где вчера ходила весьдень?

– А чего сразу шляешься-то, а?! – Ольга надулащеки и исподлобья взглянула на мать. – Я ждала, пока коров пригонят, чтобыЗорька не потерялась. Вот потеряется – на чем кашу-то варить будем? А коровазнаешь сколько стоит сейчас?!

Катерина посмотрела в глупые вытаращенные глаза дочери ивздохнула. Четырнадцать лет девчонке, а дура дурой растет. Ну да ладно, дляженщины ум не главное.

– С верхних рядов начни, там картофель весьзарос. – Она повернулась спиной, давая понять, что разговор окончен, ипошла к теплицам. Ольга сжала зубы, затем повернулась и тоскливо побрела потропинке обратно к дому.

Алексей Георгиевич, приглядывавшийся к внучке из-за теплицы,только головой покачал. И в кого пошла девка? Ни на мать не похожа, ни на отца.Катерина ладная, гладкая – любо-дорого посмотреть. Василий, конечно, некрасавец, но для мужика очень даже ничего: жилистый, высокий, а последний годусы густые над губой отпустил – так совсем стал хорош. А Ольга… Задницатолстая, отвислая, спина широкая, шея короткая. Не рожала, а складки на животене меньше, чем у бабки. Что ж с ней потом будет, лет через пять?

Катерина завернула за угол теплицы и остановилась рядом сосвекром.

– Катька, – хитро спросил тот, наклонив седуюголову, – признавайся: от кого Ольгу родила? Ведь не от Васьки? Не похожаона на него.

Катерина подняла на него испуганные глаза, и он залюбовался– кожа ровная, ресницы длинные, как у коровы.

– Что говорите-то, Алексей Георгиевич? –забормотала она. – Ни с кем… никогда…

– Так уж и никогда?

Он подмигнул снохе, показывая, что всего лишь шутит, хотелшлепнуть по аппетитной заднице, но сдержался. Нечего повод к сплетням давать.

– Ты бы последила за ней, Катерина, – подбавил онв голосе строгости, чтобы знала свое место. – Разожралась она у тебя, каксвинья Гришкина.

Катерина покорно кивнула:

– Прослежу, Алексей Георгиевич, прослежу, вы небеспокойтесь.

А он и не беспокоился. Золотая у него невестка, вот,ей-богу, золотая.

Ольга дошла до дома и даже зашла внутрь, взяла перчатки дляпрополки. Потом быстро высунулась на улицу, убедилась, что никого нет, изакрыла за собой дверь. Станет она мокрец полоть, как же! Перебьется мать,пусть потом орет, сколько влезет. Нет, сначала она свои дела сделает, а потомуж и по хозяйству поможет.