старый селезень открывал свой единственный глаз, намереваясь повыдирать перья из крыльев желторотых юнцов, утки единогласно хлопали крыльями и радостно кричали, что тайга — их единственный дом, край, в который они вернутся сами, куда приведут утят. Тогда старая птица сменяла гнев на милость и дремала, стоя на одной лапе.

Куропатки старались вслушаться в оживленные утиные возгласы и крики, однако они были слишком тяжелыми и приземленными, чтобы размышлять о полете в места, где садится солнце. Они в их крохотной головушке не было места загадочным ориентирам и невероятным картам мира, звездам, способным указать путь. Куропатки любили ягоды и семена, которых в последние недели стало даже слишком много. Птицы не успевали набивать брюхо, как замечали нового червячка или сочную почку. Особенно им нравилось отдыхать, после того как они прочесывали новые проталины в поисках пропитания. Пестрые птицы, которые напоминали Ивану городских голубей, часто были неосторожны и забывали о своей уязвимости перед более прытким врагом. Они жались друг к другу, наивно надеясь обмануть зоркий глаз ястреба и острый собачий нюх.

Циля вновь обрела интерес к охоте, когда в ее жизни появился Иван. Собака не могла усидеть на месте, стремясь пройти по следу несколько километров, даже не найдя зверя в лесной чаще, которой так боялся ее маленький хозяин. Циля не могла позволить себе пугать любимого друга, поэтому охотно возвращалась из соснового бора или затонувшей березовой рощи. Она весело бежала к нему, неустанно виляя хвостом и потявкивая. Иван был ее богом, лучшим среди странных двуногих собак. Иногда она очень жалела, что он не умел бегать так же быстро, как и она, запрыгивать на холмы и представлять себя настоящим храбрецом. Мальчик был кроток и с трудом успевал за любимой питомицей: ему приходилось глотать воздух ртом, а затем долго держаться за сердце, чтобы хоть как-то поспевать. Иван не был готов к физической активности: он провел полжизни в каменном панельном гробу.

Циля уткнулась носом в сырую землю и, хлюпая по глубоким лужам, повела хозяина к безмятежной добыче. С каждым шагом она дышала все чаще, ее черные ноздри раздувались, как купола воздушного шара на взлете, лайка уже почти видела перед собой цель. Над зеленой примятой травой показалась пестрая голова сонной птицы, пригревшейся на солнце. Куропатки. Циля мгновенно встала посреди затопленной низины и припала к земле, вымочив шерсть по самые плечи. Собаке за считаные секунды надо было принять решение: броситься или затихнуть, слиться с проталинами. Охотница бы предпочла выждать лучший момент, однако она уже слышала, как ее хозяин сотрясал землю, громко хрустя ветвями и причмокивая водой в ботинках. Циля вытянулась в струну, оттолкнулась от грязи под лапами и бросила свое тело вперед, прямо на голову замешкавшейся птице. Куропатки подняли шум, затрещали и постарались побыстрее поднять свои тяжелые туловища в воздух. В их полете не приходилось искать грацию: они беспорядочно хлопали крыльями, перья разлетались во все стороны, только больше раздразнивая охотничий пыл Цили. Собака смогла ухватить одну из куропаток за крыло, однако та, вырываясь из ее пасти, забилась, начала клевать ее в морду и в итоге задела чувствительный нос. Такого удара лайка снести не могла. Она взвыла от боли и отпустила птицу. Обезумевшая от страха куропатка сначала поскакала по земле, волоча за собой потрепанное крыло, а затем, чуть не врезавшись в рядом стоящую березу, вспорхнула и чудом донесла себя на ветвь старого ясеня.

Иван, наблюдая за охотой своей питомицы, удивился ее ловкости и смелости. «Будь я псом, никогда бы не смог так схватить ту птицу! А Циля — молодец, — думал он, шлепая по лужам к рыжей искательнице приключений. — Моя собака — самая классная, в следующий раз она точно поймает эту курицу, нет, куропатку…»

Иван улыбался, опускаясь на корточки перед перемазанной и провонявшей гнилой травой собакой. Она, увидев маленького человека, опустила уши и виновато завиляла хвостом-баранкой. Циле было стыдно смотреть в глаза хозяину, ведь она упустила их ужин и теперь они наверняка будут голодать. Никчемная собака! Ивана позабавил столь жалостливый вид его питомицы: он и не думал злиться, дома их обоих точно накормят хотя бы кашей, а что еще надо верным друзьям? Он заботливо положил большой палец между глаз собаки и погладил ее морде, бурча себе под нос какие-то непонятные Циле слова любви. Она тут же воспряла духом, навострила треугольные ушки, и ее лисьи глаза заискрились в косых лучах света. Мальчик обхватил ее перепачканную в грязи шею и начал напевать ей на ухо песенку, которую недавно услышал от деревенских девчонок. Иван не мог отличить песню о суженом от дружеской оды, да и голос у него был, прямо скажем, не очень хорош, однако для Цили эти звуки были чем-то невероятно упоительным. Она и сама начала подпевать ему, воя и вытягивая протяжные ноты. Мальчик засмеялся. Больше всего на свете собака любила смотреть на его радостное лицо. Говорят, некоторые животные способны чувствовать запах сильных потрясений: так они понимают, что их жертве страшно, бегут от смерти или мгновенно распознают состояние друга или сородича, не всматриваясь в его лицо. Если это действительно так, то сейчас от Ивана разило счастьем, запах был настолько концентрирован и силен, что даже самый угрюмый безумец улыбнулся бы этому весеннему дню.

В такие моменты Иван забывал обо всем; голод, холод, промокшие насквозь ботинки и вода, хлюпавшая в них, больше не волновали мальчика. Он просто не мог обращать внимание на столь незначительные мелочи, когда в его руках вилась теплая жизнерадостная собака. Циля подначивала друга на игру, припадая к земле и виляя хвостом-рогаликом, он же по-своему, неуклюже и даже нелепо, изображал обезьяну и гнался за рыжей плутовкой. Собака срывалась с места, обдавая человека водопадом из грязных брызг, и в несколько прыжков оказывалась за несколько метров от преследователя. Как Иван ни старался, слабые ноги и хлипкое тело подводили его: Цилю догнать он пока не мог. Однако, несмотря на полное поражение, он наслаждался игрой. Мальчик представлял, что если бы он мог снять солнце с неба, то обязательно превратил бы его в мяч и бросил своей собаке, а звезды, рассыпанные по лиловому космосу, он бы собирал, как хворост, и вязал бы созвездия в палки, которые бы грызла Циля, когда у нее зачешутся зубы.

— Эй, я тебя поймаю! Беги, беги! Трусиха!

Иван вопил во все горло, в очередной раз спотыкаясь на кочках и падая на колени в мокрый, слипшийся снег. Он замарал