Любящая тебя,

Пенелопа

Я спрятал ее в карман, закрыл секретер и улыбнулсяконсьержке.

— Уже посмотрели? — спросила она, торопясьпоскорее уйти из этого странного места.

— В общем да, — сказал я. — Вы говорили, чтонекоторое время спустя после отъезда Хулиана в Париж на его имя пришло письмо,но сеньор Фортунь велел вам его выбросить…

Консьержка мгновение колебалась, но потом утвердительнокивнула:

— То письмо я спрятала в ящик комода в гостиной, наслучай, если француженка когда-нибудь вернется. Оно все еще должно быть там.

Мы подошли к комоду и открыли верхний ящик. Конверт цветаохры лежал в груде остановившихся часов, потерянных пуговиц и монет, вышедшихиз обращения лет двадцать назад. Взяв конверт, я внимательно осмотрел его.

— Вы читали письмо?

— Да за кого вы меня принимаете?

— Не обижайтесь, это было бы естественно, принимая вовнимание данные обстоятельства. Ведь вы думали, что бедняга Хулиан умер…

Пожав плечами, консьержка, не глядя на меня, пошла к двери.Воспользовавшись моментом, я спрятал конверт в карман пиджака и закрыл ящик.

— Послушайте, вы только не подумайте ничегоплохого… — сказала, остановившись, привратница.

— Да нет, ну что вы. О чем там говорилось?

— Письмо было о любви. Почти как в радиосериалах, нотолько намного печальнее, это точно. Похоже, что все в нем — правда. Я чуть нерасплакалась, когда читала его.

— У вас такое доброе сердце, донья Аурора.

— А вы сущий дьявол.

В тот же вечер, простившись с доньей Ауророй и пообещаврегулярно сообщать ей все, что мне удастся разузнать о Хулиане Караксе, янаправился к управляющему домом. Сеньор Молинс, знававший когда-то и лучшиевремена, прозябал теперь в пыльном кабинете, погребенном в полуподвале на улицеФлоридабланка. Молинс был тучен и улыбчив, он крепко сжимал в зубахнедокуренную сигару, которая, казалось, приросла к его усам. Было невозможноопределить, спит он или бодрствует, так как дышал он со свистом, похожим нахрап. У него были жирные прилизанные на лбу волосы и плутоватые маленькиеглазки. Сеньор Молинс был одет в костюм, за который ему не дали бы и десятипесет на рынке Лос Энкантес, но его жалкий вид с лихвой компенсировал кричащийгалстук гавайской расцветки. Судя по обстановке, его контора теперь годиласьлишь на то, чтобы управлять мышами в катакомбах Барселоны времен Реставрации.

— У нас тут небольшой ремонт, — пояснил Молинсизвиняющимся тоном.

Чтобы сойти за своего я пару раз будто невзначай обронил имядоньи Ауроры, намекая на то, что наши семьи много лет дружат домами.

— Да, в юности она многим вскружила голову, — смечтательным видом начал Молинс. — С годами она располнела, впрочем, и яуже не тот, что прежде. В вашем возрасте я был настоящий Адонис. Девушки наколенях умоляли, чтобы я проявил к ним благосклонность, а то и ребенка сделал.Нынешний-то двадцатый век — дерьмо. Так чем могу быть вам полезен, молодойчеловек?

Я рассказал ему более или менее достоверную историю о своемпредполагаемом дальнем родстве с семьей Фортунь, и уже спустя несколько минутпустой болтовни Молинс, покопавшись в своих архивах, нашел мне адрес адвоката,занимавшегося делами Софи Каракс, матери Хулиана.

— Так… Хосе Мария Рекехо, улица Леона XIII, 59. Правда,всю корреспонденцию мы каждые полгода отсылаем до востребования на центральныйпочтамт на Виа Лаетана.

— Вы знакомы с сеньором Рекехо?

— Кажется, говорил раза два по телефону с егосекретаршей. Вообще-то, все дела с ним я веду по переписке, и занимается этиммоя секретарша, она сейчас в парикмахерской. У нынешних адвокатов нет временини на что, они не те, что были раньше, во времена моей молодости. В этой профессииуже не осталось истинно благородных людей.

Оказалось, что и заслуживающих доверия адресов нынче тоже неосталось. Мне было достаточно бросить взгляд на карту города на столеуправляющего, чтобы мои сомнения подтвердились: адреса, по которому якобы находиласьконтора адвоката Рекехо, не существовало. Я так и сказал сеньору Молинсу, нотот воспринял эту новость как анекдот.

— Да бросьте! — сказал он, смеясь. — Что явам говорил?! Одни проходимцы.

Управляющий от смеха согнулся в своем кресле и снова громковсхрапнул.

— У вас есть номер этого почтового ящика?

— Тут в картотеке записано 2837, хотя я никогда не могуразобрать цифры, нацарапанные моей секретаршей, ну вы же понимаете, эти женщиныне способны к математике, они годятся только на…

— Могу я взглянуть на карточку?

— Разумеется, смотрите.

Он протянул мне листок. Цифры вполне можно было разобрать.Номер почтового ящика до востребования был указан как 2321. Я в ужасепредставил себе, как же должна вестись бухгалтерия в этой конторе.

— Вы часто общались с сеньором Фортунем, пока он былжив? — спросил я Молинса.

— Ну, постольку-поскольку. Суровый был тип. Помню,когда я узнал, что француженка от него сбежала, я пригласил его пойти вместе смоими приятелями поразвлечься с девочками в одном шикарном заведении, здесь,рядом с Ла Палома. Ну, чтобы немного его подбодрить, понимаете? Ничего более. Ипредставляете, с того дня он больше ни словом со мной не перемолвился, даже наулице здороваться перестал, словно мы и не знакомы вовсе. Как вам такое?

— Просто слов нет. Ну, а что еще вы можете рассказатьмне о семье Фортунь? Вы их хорошо помните?

— То были совсем другие времена, — пробормоталМолинс, и в его голосе послышались ностальгические нотки. — Я ведь знал истарого Фортуня, основавшего мастерскую. Ну, а о сыне что я могу сказать… Вотего жена была страх как хороша. Какая женщина! И порядочная, да, несмотря навсе слухи и сплетни, что о ней ходили.

— Например, о том, что Хулиан не был законным сыномФортуня?

— А вы-то сами откуда об этом знаете?

— Как я уже сказал, я их родственник. Про это всемизвестно.

— Всем не всем, а доказательств тому нет.

— И все же люди говорят…

— Да людям лишь бы кудахтать. Нет, человек произошел неот обезьяны, он произошел от курицы.

— Так что же все-таки об этом говорили?

— Не желаете пропустить стаканчик? Отличнейший ром, изИгуалады, но опьяняет как карибский…

— Пожалуй, нет, благодарю, но я составлю вам компанию.И я с удовольствием послушаю ваш рассказ…

Антони Фортунь, которого все называли шляпником,познакомился с Софи Каракс в 1899 году возле собора Барселоны, где он толькочто дал обет святому Евстафию, который, среди великого множества святых,славился невзыскательностью и особым усердием в помощи в делах сердечных. АнтониФортуню уже исполнилось тридцать, но он все еще был холост и страстно мечталжениться, причем немедленно. Софи, молодая француженка, жила тогда в пансионедля девиц и давала частные уроки фортепьяно и сольфеджио отпрыскам знатныхсемей Барселоны. У нее не было ни семьи, ни имущества, ничего, кроме молодостии музыкального образования, которое ей дал отец, пианист из театра в Ниме,прежде чем скончался от туберкулеза в 1886 году. Антони же, напротив, был напути к процветанию. Незадолго до того он унаследовал дело своего отца —известную шляпную мастерскую на Сан-Антонио, где и научился ремеслу, которомумечтал когда-нибудь обучить сына. Софи Каракс казалась ему хрупкой, красивой,юной, покладистой и весьма способной к деторождению. Святой Евстафий не обмануложиданий Фортуня: после четырех месяцев настойчивых ухаживаний Софи приняла егопредложение. Сеньор Молинс, друг деда Фортуня, предупреждал Антони, что онженится неизвестно на ком, что, хотя Софи и кажется хорошей девушкой, этот бракслишком ей выгоден и лучше подождать хотя бы год…Но Антони лишь отвечал, чтоуже достаточно знает о своей будущей жене, а все остальное его не волнует. Онипоженились в часовне Пино и провели свой трехдневный медовый месяц на курортеМонгат. Утром накануне отъезда шляпник пришел к сеньору Молинсу и, настаивая натом, чтобы это осталось строго между ними, попросил посвятить его в тайнысупружеской опочивальни. Тот, саркастически усмехнувшись, предложил Фортунюрасспросить обо всем таком саму новобрачную. Молодожены вернулись в Барселону,не проведя на курорте и двух дней. Соседи говорили, что Софи плакала,поднимаясь по лестнице. Висентета через несколько лет решилась поведать, что,по рассказам Софи, шляпник к ней и пальцем не притронулся, а когда она самапроявила инициативу и хотела соблазнить его, Фортунь стал обзывать еепроституткой, крича, что ему отвратительны все те непристойности, которые онаему предлагает. Через шесть месяцев Софи объявила мужу, что ждет ребенка. Отдругого мужчины.