Веласкес потерял дар речи.

— Это было девять лет назад, — внес япоправку. — И я погорячился.

— Что ж, я до сих пор жду твоих извинений.

Веласкес от души рассмеялся и забрал у меня из рук пакет.

— Мне кажется, я здесь лишний, — сказал он,вскрывая его. — О, отлично! Слушай, Даниель, передай отцу, что я ищу книгуФрансиско Франко Баамонде под названием «Сид Кампеадор: юношеские послания изСеуты» с предисловием и комментариями Пемана.

— Считайте, уже передал. Через пару недель мы вамчто-нибудь сообщим.

— Ловлю тебя на слове, а теперь мне надо спешить: уменя еще встреча с тридцатью двумя невеждами.

Профессор Веласкес подмигнул мне и исчез в недрах аудитории,оставив нас с Беа наедине. Я не знал, куда девать глаза.

— Слушай, Беа, когда я тебя обозвал, по правде говоря, я…

— Я пошутила, Даниель. Мы тогда были детьми, а Томас итак тебе изрядно врезал.

— Да уж. До сих пор искры из глаз сыплются.

Беа улыбалась мне, кажется предлагая мир или по крайней мереперемирие.

— К тому же ты был прав, я действительно самоуверенна,а иногда и немного дура, — сказала Беа. — Я ведь не слишком тебенравлюсь, Даниель, верно?

Вопрос совершенно сбил меня с толку, обезоружил и даженапугал тем, как легко утратить неприязнь к человеку, которого считаешь врагом,если он демонстрирует тебе дружелюбие.

— Это неправда.

— Томас говорит, что на самом деле я тебе не то чтобыне нравлюсь, просто ты не перевариваешь моего отца, а платить за это приходитсямне. А его ты боишься. Я тебя не виню, его все боятся.

Вначале я был растерян, но вскоре уже улыбался и кивал:

— Выходит, Томас знает меня лучше, чем я сам.

— Не удивляйся. Мой брат всех нас насквозь видит,просто помалкивает. Но если вдруг однажды откроет рот, стены рухнут. Он оченьлюбит тебя, знаешь?

Я пожал плечами и потупился.

— Он постоянно рассказывает о тебе, твоем отце, книжнойлавке и об этом вашем приятеле, что теперь с вами работает. Томас полагает, чтоон не реализовавшийся гений. Порой мне даже кажется, что он считает своейнастоящей семьей вас, а не нас.

Я встретил ее взгляд — твердый, открытый, спокойный. Незная, что сказать, я просто улыбнулся. Она загнала меня в угол своейискренностью, и я отвел глаза и стал смотреть в окно.

— Не знал, что ты здесь учишься.

— Да, на первом курсе.

— Литература?

— Мой отец считает, что точные науки не для слабогопола.

— Да. Слишком много цифр.

— Мне все равно, я люблю читать, а кроме того, здесьможно познакомиться с интересными людьми.

— Как профессор Веласкес?

Беа криво улыбнулась:

— Я всего лишь на первом курсе, но знаю уже достаточно,чтобы видеть пройдох за версту, Даниель. Особенно людей его типа.

Я спросил себя, к какому, интересно, типу она относит меня.

— Кроме того, профессор Веласкес друг моего отца. Ониоба члены совета Ассоциации защиты и развития сарсуэлы и испанской поэзии.

Я сделал вид, что весьма этим впечатлен.

— А как твой жених, лейтенант Каскос Буэндиа?

Улыбка исчезла.

— Пабло приедет через три недели в увольнительную.

— Ты, должно быть, рада.

— Да, очень. Он замечательный парень, хоть я ипредставляю себе, что ты о нем думаешь.

Это вряд ли, подумал я. Беа смотрела на меня немногонастороженно. Я уже хотел сменить тему, но мой язык меня опередил.

— Томас говорит, что вы собираетесь пожениться иперебраться в Эль-Ферроль.

Она быстро кивнула:

— Как только у Пабло закончится служба.

— Тебе, должно быть, не терпится, — сказал я, и вголосе моем прозвучала издевка; голос вообще звучал вызывающе, я и сам не зналпочему.

— Если честно, мне все равно. Его семье принадлежит тампара верфей, и Пабло возглавит одну из них. У него прирожденный дарруководителя.

— Это заметно.

Беа сдержала улыбку:

— Кроме того, после стольких лет Барселону я знаю вдольи поперек…

Ее взгляд стал грустным, усталым.

— Как я поняла, Эль-Ферроль замечательный город. Полныйжизни. А морепродукты там, говорят, просто фантастические, особеннокрабы. — Беа вздохнула и покачала головой. Казалось, если бы не была такойгордячкой, она вот-вот заплачет от досады. Но она негромко рассмеялась. —Уж девять лет прошло, а тебе все еще нравится меня обижать, верно, Даниель? Чтож, давай, не смущайся. Я сама виновата, думала, что мы станем друзьями илисделаем вид, что стали, но, похоже, мне далеко до моего брата. Прости, чтоотняла у тебя время.

Она повернулась и пошла по коридору, ведущему к библиотеке.Я смотрел, как она шла по черным и белым плитам, а ее тень прорезала полосысвета, струившегося сквозь оконные стекла.

— Беа, постой!

Проклиная свой характер, я бросился следом. Посреди коридоранагнал, схватив за руку. Ее взгляд обжег меня.

— Извини. Но ты ошибаешься: это не твоя вина, а моя.Это мне далеко до твоего брата, да и до тебя. А если я тебя обидел, то иззависти к этому придурку, что ходит у тебя в женихах, и от злости, что такая,как ты, готова последовать за ним хоть в Эль-Ферроль, хоть в Конго.

— Даниель…

— Ты ошибаешься во мне, мы можем стать друзьями, еслитеперь, зная, сколь малого я стою, позволишь мне протянуть тебе руку. И сБарселоной ты не права, полагая, что знаешь ее наизусть; берусь доказать, чтоэто не так, если ты разрешишь мне показать тебе город.

Я видел, что ее лицо осветилось улыбкой, а по щеке скатиласьтихая слезинка.

— Надеюсь, ты не врешь, — сказала она, —иначе я все расскажу брату, и он тебе голову оторвет.

Я протянул ей руку:

— Согласен. Друзья?

Она протянула мне свою.

— Во сколько у тебя заканчиваются занятия впятницу? — спросил я.

Она на секунду задумалась:

— В пять.

— Ровно в пять я буду ждать тебя в галерее и, преждечем стемнеет, докажу, что ты видела в Барселоне далеко не все и что не должнаехать в Эль-Ферроль с этим кретином, которого, как мне кажется, просто неможешь любить, а если ты все-таки сделаешь это, образ города будет преследоватьтебя, и ты умрешь от тоски.