— Ты кажешься очень уверенным в себе, Даниель.

Я, никогда не знавший наверняка даже который час, субежденностью невежды кивнул. Я смотрел, как она удалялась по бесконечномукоридору, пока ее силуэт не растворился в сумраке теней, спрашивая себя, что жея делаю.

Шляпный магазин Фортунь, точнее, то, что от него осталось,располагался на первом этаже узкого, почерневшего от копоти здания довольножалкого вида на улице Сан-Антонио, рядом с площадью Гойи. На заляпанных жирнойгрязью стеклах все еще читалось название, а на фасаде по-прежнему развеваласьреклама в форме котелка, обещавшая модели по индивидуальному заказу и последниеновинки парижской моды. Дверь была закрыта на висячий замок, к которому,казалось, лет десять никто не прикасался. Я прижался лбом к стеклу, пытаясьпроникнуть взглядом в темные глубины.

— Если вы по поводу аренды, то опоздали, —произнес голос у меня за спиной. — Управляющий зданием уже ушел.

Женщине, заговорившей со мной, было около шестидесяти; онабыла одета так, как одеваются в Испании безутешные вдовы. Из-под покрывавшегоголову розового платка выглядывала пара буклей, стеганые шлепанцы были надетына длинные ярко-красные носки, закрывавшие лодыжку до середины. Я сразу понял,что передо мной консьержка.

— А что, магазин сдается? — спросил я.

— А вы разве не затем пожаловали?

— Вообще-то нет, но, кто знает, вдруг заинтересуюсь.

Консьержка нахмурилась, не зная, как лучше поступить:считать меня вертопрахом или истолковать свои сомнения в пользу обвиняемого. Яизобразил свою самую обворожительную улыбку.

— Давно магазин закрылся?

— Да уж лет двенадцать, с тех пор как старик умер.

— Сеньор Фортунь? Вы знали его?

— Я, милок, вот уж сорок восемь годков торчу на этойлестнице.

— Тогда, возможно, вы знали и сына сеньора Фортуня?

— Хулиана? А как же.

Я достал из кармана обгоревшую фотографию и показал ей.

— Не могли бы вы сказать, юноша на этом снимке и естьХулиан Каракс?

Консьержка недоверчиво взглянула на меня, взяла фотографию иуставилась на нее.

— Вы его узнаете?

— Каракс была девичья фамилия его матери, — суровозаметила консьержка. — Да, это Хулиан. Я помню его этаким блондинчиком, аздесь, на фото, волосы его, кажись, темнее.

— А не скажете ли, кто эта девушка рядом с ним?

— А кто спрашивает-то?

— Ox, извините, меня зовут Даниель Семпере. Я пытаюсьразузнать что-нибудь о сеньоре Караксе, то есть Хулиане.

— Хулиан уехал в Париж, еще в восемнадцатом илидевятнадцатом году. Отец хотел в армию его определить и все такое. Небось, матьувезла бедняжку, чтоб он туда не загремел. Сеньор Фортунь остался один, здесь,на последнем этаже.

— А Хулиан когда-нибудь возвращался в Барселону?

Консьержка молча на меня посмотрела:

— Вы чего, не в курсе? В том же году Хулиан помер вПариже.

— Извините?

— Я говорю, скончался Хулиан. В Париже. Вскоре поприезде. Уж лучше б в армию пошел.

— А можно спросить, как вы об этом узнали?

— От его отца, как же еще? Он сам мне сказал.

Я задумчиво кивнул:

— Понятно. А он не говорил, от чего умер его сын?

— Вообще-то, старик был неразговорчив. Хулиан уехал, анемного погодя пришло письмо, и когда я его спросила, что за письмо, стариксказал, что сын его помер и если еще чего пришлют, можно выкинуть. Что это увас с лицом?

— Сеньор Фортунь вас обманул. Хулиан не умер в 1919году.

— Да вы что!

— Он жил в Париже по крайней мере до 1935 года, а затемвернулся в Барселону.

Лицо консьержки осветилось:

— Значит, Хулиан здесь, в Барселоне? Где?

Я молча кивнул, надеясь таким образом подвигнуть консьержкурассказать мне что-нибудь еще.

— Матерь Божья… Вы меня обрадовали, хорошо, если жив,уж очень он был ласковым в детстве, правда со странностями, и к тому же страстькак любил фантазировать, но что-то в нем такое было, отчего его все любили. Всолдаты он не годился, это было сразу видно. Моей Исабелите он ужас какнравился. Знаете, одно время я даже думала, они поженятся и все такое, дело-томолодое… Можно еще взглянуть?

Я снова протянул ей фотографию. Консьержка долго смотрела нанее, как на талисман или обратный билет в свою юность.

— Знаете, просто невероятно, ну прямо как сейчас еговижу… а этот ненормальный сказал, что он умер. Есть же такие люди… А каково емубыло в Париже? Уверена, он разбогател. Мне всегда казалось, что он станетбогачом.

— Не совсем. Он стал писателем.

— Сказки сочинял?

— Что-то в этом роде. Романы.

— Для радио? Здорово! Знаете, меня это не удивляет. Ещемальчишкой он все рассказывал истории детям из соседних домов. Летом мояИсабелита с племянницами забирались по вечерам на крышу послушать. Говорят, онникогда не рассказывал дважды одно и то же. Но все о душах и мертвецах. Я жеговорю, он был немного странный. Хотя, при таком отце, вообще чудо, что он несвихнулся. И меня не удивляет, что в конце концов жена его бросила, мерзавцаэдакого. Поймите, я ни во что не лезу. По мне, так это и впрямь не мое дело,только человек этот был недобрым. Здесь, на лестнице, рано или поздно всестановится известно. Знаете, он ее бил. Постоянно слышались крики, полиция нераз приезжала. Нет, я понимаю, муж должен жену поколачивать, чтоб большеуважала, а как же иначе, ведь вокруг одно распутство, и девочки растут уже нетакими, как раньше, но этот лупил ее за просто так, понимаете? У бедной женщиныбыла единственная подруга, моложе ее, по имени Висентета, она жила тут на пятомэтаже, во второй квартире. Иногда бедняжка пряталась у нее дома от побоев. Ирассказывала ей разные вещи…

— Например?

Консьержка с заговорщическим видом изогнула бровь инезаметно осмотрелась по сторонам:

— Мальчик был не от шляпника.

— Хулиан? Вы хотите сказать, что Хулиан не был сыномсеньора Фортуня?

— Так француженка говорила Висентете, не знаю уж, сгоря ли или еще почему. Та рассказала мне об этом через много лет, когда ониздесь уже не жили.

— А кто же тогда был настоящим отцом Хулиана?

— Француженка ей не сказала. Может, и не знала. Этииностранки, они такие…

— Думаете, муж ее за это бил?

— Да кто его знает. Ее трижды отвозили в больницу —слышите? — трижды. А этот негодяй трубил на весь белый свет, что она самавиновата, что она пьяница и ударяется обо все подряд в доме, как к бутылкеприложится. Но я-то знаю. Он вечно скандалил с соседями. Моего покойного мужа,да будет земля ему пухом, он как-то обвинил в краже в своем магазине, мол, всемурсийцы воры и бродяги, но мы-то, представьте, из Убеды…