— Так вы, наверное, узнали и эту девушку на фотографии,рядом с Хулианом?

Консьержка снова сосредоточилась на снимке.

— Никогда не видала. Очень симпатичная.

— Судя по фотографии, они похожи на жениха иневесту, — предположил я, в надежде, что это оживит ей память.

Она протянула мне снимок и покачала головой.

— Я в этих снимках не разбираюсь. Вообще-то у Хулиана,кажись, не было невесты, ну дак если бы и была, он бы мне не сказал. Я ведь несразу узнала, что моя Исабелита с ним крутила… вы, молодежь, никогда ничего нерассказываете. Это мы, старики, болтаем без умолку.

— А вы помните его друзей, кого-нибудь из тех, чтоприходил сюда?

Консьержка пожала плечами:

— Уж столько времени прошло. И потом, знаете, впоследние годы Хулиан редко здесь бывал. Он подружился в школе с юношей изхорошей семьи, Алдайя, представьте себе. Сейчас о них уже не говорят, а тогдаупомянуть их было все равно что королевскую семью. Куча денег. Я знаю, потомучто иногда они присылали за Хулианом машину. Вы бы видели, что за машина! Такаяи Франко не снилась. С шофером, вся сверкает. Мой Пако, который в этомразбирался, называл ее «ролсрой», или что-то в этом духе. Так-то вот.

— Вы не запомнили имя этого друга Хулиана?

— Знаете ли, с фамилией Алдайя имена уже не нужны, вы жпонимаете. Помню еще одного мальчика, немного шалый был, звали его Микель.Небось тоже одноклассник. Но что у него за фамилия была и как он выглядел, нескажу.

Казалось, разговор зашел в тупик, и я боялся, что консьержкене захочется его продолжать. Я решил спросить, что подсказывала интуиция:

— Живет ли кто-нибудь сейчас в квартире Фортуня?

— Нет. Старик умер, не оставив завещания, а его жена,насколько я знаю, все еще в Буэнос-Айресе, она даже на похороны не приехала.

— А почему в Буэнос-Айресе?

— Думаю, чтобы быть от него как можно дальше. Поправде, я ее не виню. Она все поручила адвокату, очень странному типу. Я егоникогда не видела, но моя дочь Исабелита, которая живет на шестом в первойквартире, как раз этажом ниже, говорит, что иногда он, поскольку у него естьключ, является ночью, часами ходит по квартире, а потом исчезает. Как-то онадаже сказала, что слышала стук женских каблуков. Ну, что вы на это скажете?

— Может, это тараканы, — предположил я.

Она посмотрела на меня в полном недоумении. Вне всякихсомнений, тема была для нее слишком серьезной.

— И за все эти годы никто больше в квартиру не входил?

— Крутился здесь один тип весьма зловещей наружности,из этих, что все время улыбаются и хихикают, но в каждом слове подвох. Сказал,что он из криминальной бригады. Хотел осмотреть квартиру.

— Он объяснил зачем?

Консьержка отрицательно покачала головой.

— Вы запомнили, как его зовут?

— Инспектор такой-то. Я даже не поверила, что онполицейский. Что-то тут не так. Видать, какие-то личные счеты. Я отправила егона все четыре стороны, сказала, что у меня нет ключей, и, если ему что-тонужно, пусть звонит адвокату. Он ответил, что вернется, но больше я его здесьне видела. Да и слава богу.

— А вы, случайно, не знаете имени и адреса этогоадвоката?

— Это вам следует спросить у управляющего, сеньораМолинса. Его контора здесь, неподалеку, улица Флоридабланка, 28, второй этаж.Скажите ему, что вы от сеньоры Ауроры, то есть от меня.

— Я вам очень благодарен. А скажите, сеньора Аурора,значит, квартира Фортуня пуста?

— Да нет, не пуста, с тех пор, как старик умер, оттуданикто ничего не выносил. Временами из нее пованивает. Небось крысы развелись.

— А можно было бы взглянуть на нее одним глазком? Вдругмы найдем что-нибудь, указывающее на то, что стало с Хулианом на самом деле…

— Ой, нет, я не могу этого сделать. Вам надо поговоритьс сеньором Молинсом, он за все отвечает.

Я обольстительно улыбнулся:

— Но, полагаю, ключи-то у вас. Хоть вы и сказали томутипу… И не говорите мне, что не умираете от любопытства, желая узнать, что тамвнутри.

Донья Аурора косо на меня посмотрела:

— Вы сам дьявол.

Дверь приотворилась с громким скрипом, словно надгробнаяплита, и на нас повеяло смрадным, спертым воздухом. Я толкнул ее, пробуждая отосна коридор, погруженный в непроницаемый мрак. Пахло гнилью и сыростью, Вгрязных углах с потолка свисала паутина, похожая на седые пряди волос. Разбитуюплитку, которой был выложен пол, покрывало что-то, напоминавшее ковер из пепла.Я заметил нечеткие следы, что вели в глубь квартиры.

— Матерь Божья, — пробормотала консьержка, —да здесь дерьма больше, чем в курятнике.

— Если хотите, я пойду один, — предложил я.

— Как же, так я вас одного туда и пустила. Идите, а ужя за вами.

Закрыв за собой дверь, мы на какую-то секунду, пока глаза непривыкли к темноте, замерли у порога. За моей спиной слышалось нервное дыханиеженщины, и до меня долетал резкий запах ее пота. Я чувствовал себя расхитителемгробниц, чья душа отравлена алчностью и нетерпением.

— Стойте, что это за звук? — взволнованно спросиламоя спутница.

В сумерках послышалось хлопанье крыльев: кого-то явновспугнуло наше появление. Мне показалось, что в конце коридора мечется какое-тосветлое пятно.

— Голуби, — догадался я. — Наверное, онизалетели через разбитое стекло и свили здесь гнездо.

— Терпеть не могу этих гнусных птиц, — сказалаконсьержка. — Они только и делают, что срут.

— Зато, донья Аурора, они нападают только когдаголодны.

Мы сделали еще несколько шагов, дошли до конца коридора иоказались в столовой, которая выходила на балкон. Посередине былполуразвалившийся стол, покрытый ветхой скатертью, напоминавшей саван. Впочетном карауле у этого гроба стояли четыре стула и два запыленных буфета, вкоторых хранилась посуда, коллекция ваз и чайный сервиз. В углу стояло староепианино, некогда принадлежавшее матери Каракса. Крышка была поднята, клавиатурапочернела, а щели между клавишами были едва видны под слоем пыли. Напротивбалкона белело кресло с истертыми подлокотниками. Рядом с ним пристроилсякофейный столик, на котором лежали очки и Библия в выцветшем кожаном переплетес золотым тиснением — из тех, что дарят к первому причастию. Книга былазаложена на какой-то странице алой ленточкой.

— В этом кресле старика нашли мертвым. Врач говорит, онсидел тут мертвый два дня. Грустно вот так умереть, в одиночестве, как собака.Знаете, хоть он такое и заслужил, а мне его жалко.

Я приблизился к креслу, ставшему для Фортуня смертным одром.Рядом с Библией лежала небольшая коробочка с черно-белыми фотографиями, старымипортретами, снятыми в студии. Я встал на колени, чтобы рассмотреть их, нерешаясь к ним прикоснуться. Я подумал, что оскверняю память несчастного, однаколюбопытство взяло верх. На первом снимке была молодая пара с ребенком летчетырех. Я узнал его по глазам.