мальки смотрели, не мигая, сквозь прозрачную, розоватую плёнку; тебе вдруг захотелось взять одну икринку в руку, но вместо этого ты под покровом ночи перенёс мальков на реку и выпустил в воду. Либо кто-то из чуждого народа их подберёт, либо они умрут.

В комнатах девочек тоже было тихо. Ты приоткрыл первую дверь, ожидая тумана или пыли, но услышал только сопение и шелест. Ты вошёл. Четверо спали на кровати — поперёк, кое-как, подогнув ноги; ещё столько же жались рядом — на плаще и тряпках. Темноволосые и рыжие, веснушчатые и смуглокожие. Две девочки сидели на полу и шлёпали одна на другую засаленные карты. Ты спросил:

— Откуда у вас это?

Одна, рыжая, с острыми коленками, вскочила, обернулась на тебя и зашипела:

— Тихо, пожалуйста! Тут люди спят, вы что, не видите. Вы вообще знаете, сколько мы их усыпляли.

Вторая, черноволосая, взглянула на тебя неожиданно внимательно и наклонила голову. Сказала:

— Он в одежде господина.

— Ну и что! У того борода была, а этот разве выглядит?.. — Рыжеволосая вытащила из колоды новую карту и шлёпнула поверх подружкиной. — Я тебя победила. А карты мы тут и нашли, в стене за кирпичом. Тут же тюрьма как-никак. Вы хотите с нами?

— Марика, господин не хочет с нами.

— Да говорю тебе, что он не господин! Сами скажите — вы маг или нет?

И ты кивнул. Но почему-то не ушёл — какое тебе дело, в конце-то концов, до этих юных сосудов незаконной силы, велел бы накормить, принести, чего там ещё, тёплых вещей, может, сводить их вымыться по очереди — не ушёл, а спросил:

— Во что играете?

— Вам не может быть это интересно, — та, кого назвали Марикой, фыркнула и потянулась к колоде снова. Подруга перехватила её руку и накрыла своей. У неё был какой-то гулкий, южный акцент, как будто бы росла она на море.

— Извините мою подругу, господин. — Она не смотрела тебе в глаза, наклонила голову, и волосы упали на лицо. Она не тянулась поправить. — Она не понимает, что творит. Недавно прибыла.

— Ага, недавно, — Марика фыркнула. — Сколько дней уже тут торчу, и хоть бы кто зашёл. Ладно ещё еда сама появляется, и то на всех мало. Тот, с бородой, сказал, что скоро мы поймём, зачем мы здесь, если вы правда господин, вы нам расскажете?

Они играли в самую примитивную игру — тянуть по очереди, чья карта старше, тот и выиграл, — и ты сел рядом, на пол. Сказал:

— Это дурацкая игра, я разделю её с тобой только на первый раз. Играем на желания, в рамках разумного.

Марика наконец-то что-то заподозрила. Смотрела исподлобья, голову наклонила, но так и мазала взглядом тебе по лицу.

— Если вы правда господин, то нам нельзя с вами.

— Сколько времени вы сидели взаперти?

Это была Колода Леса — карты бродяг, актёров, запрещённых авторов. Ты вытянул осину — восьмёрку на обычный счёт. Протянул колоду Марике:

— Давай же. Выиграешь — отвечу на твой вопрос. Проиграешь — ты на мой.

Ей выпал дуб весенний — туз, кажется, пик. Ты сказал:

— Ладно, что же. Ваш господин теперь я, господа меняются. Вам есть куда вернуться?

— Издеваетесь?

Ты поднял брови. Марика буркнула:

— Извините.

Ты сказал:

— Прежде всего я собираюсь выяснить, насколько ваша кровь способна помочь миру. Но перед этим я собираюсь вас накормить и сделать так, чтобы кровать была у каждой. Да, и перевести куда-то, где есть окна.

— Окна для нас?..

— А почему вы недостойны окон?

Вы играли полдня: Марика гордо выиграла у тебя окна, прогулки, новую одежду и фрукты за хорошее поведение. Всё это — может, кроме фруктов, не додумался — ты и так собирался предоставить им, идиотским птенцам с тонкими шеями, поэтому выиграл по итогам куда больше. Ты выяснил у Марики: как их всех зовут, как проявляется их дар, что говорил твой опекун на этот счёт и прочее и прочее.

— Он говорил, что выжмет нас, как апельсины, и нашим оболочкам будет всё равно.

Ты сказал:

— Глупости, никто не собирался вас высасывать.

Черноволосая качала головой — была уверена, что ты врёшь и развлекаешься. Ты сказал:

— Вы расшатываете мир, выпустить вас я не могу, а учить — да.

Ещё через два таких посещения они впервые подрались за право первыми на тебе повиснуть.

— А мне сказали…

— Да?

— Катрин мне рассказала, что вы забрали у родителей не только меня.

— Да?

Арчибальд сидел за письменным столом. Шандор ещё не привык видеть опекуна где-то, кроме подвала и собственных комнат, и каждый раз прижимался к стене, встречаясь с ним в дворцовых коридорах. Было странно осознавать, что этот человек больше не имеет над ним власти. Что не надо всматриваться в лицо в попытках угадать, какое именно заклятие на него, Шандора, сейчас наложат. И за что. Что можно просто кивнуть и пройти мимо, как будто Арчибальд не был единственным человеком, с которым Шандор говорил всё это время. В подвал Шандор спускался всё равно, но теперь с ним была Катрин — держала за руку, поила водой после; голова привычно кружилась, своды плыли, и однажды, на алтаре, когда он не мог двинуться, Катрин поцеловала его в губы (потом, конечно, говорила, что ничего не было). На общих трапезах Шандор смотрел в тарелку, бросил любые попытки постичь, что за резные листья и зелёные кусочки так любила Катрин, пил воду, вызывая хохот короля, тихонько под столом болтал ногами и подчёркнуто не замечал, как морщится Яна. Маленький Ирвин всегда прибегал последним, вертел головой, качался на стуле, и Катрин дёргала его за рукава («сиди прилично»). Ничего не помогало. Арчибальд ел молча и медленно, как могла бы есть ожившая статуя, и сперва Шандору кусок в горло не лез. Он не представлял, как Катрин вообще всё это объяснила — супруг мой, этот юноша теперь будет есть с нами? Единственная польза, которую Шандор принёс напрямую королю, пока что заключалась в исцелении похмелья; с тех пор король полюбил Шандора как родного, часто хлопал между лопаток и просил:

— Ну покажи чего-нибудь такое, а, не жмись.

И Шандор сотворял для него огненных бабочек, и лис, и тихих зайцев, и помогал королю вспоминать места, которые тот хотел вспоминать, и показывал королю его самого — но молодого, лихого и с двумя девушками сразу на коленях. Король сиял, говорил: «Вот это я понимаю», бил себя по коленкам, порывался всучить Шандору орден, который по такому случаю носил в карманах. На ордене всё время были табачные крошки, король всё время их сдувал, и Шандор говорил: «Нет-нет, спасибо. Нет, пожалуйста, не нужно. Нет, я ведь ничего ещё…»

— Да ладно, парень!

Шандор уверен был, что ещё пара таких предложений — и король всё-таки прикрутит орден к его куртке силой.

— А девушка у тебя есть? А? Как так нету? Подогнать, что ли?

«Нет, я влюблён в вашу жену и всегда буду».

— Нет, ваше величество, боюсь, я не составлю ничьё счастье.

— Девственник, что ли? А, ну да, где бы тебе. Да ты не думай, это дело поправимое, некоторые девушки таких только и любят…

Шандор мотал головой, жалел, что не умеет краснеть, — покрасней он, король, может быть, расхохотался бы и оставил его в покое. Однажды за обедом король вдруг обрадовался, навалился на стол и предложил:

— Маг, слушай, маг, а ну поедем на охоту?

Шандор чуть не подавился заваренными только для него лесными травами и объявил:

— Я дал обет не убивать живую тварь.

— Правда, что ли? Ну вы, ребята, двинутые. И кабанов не убивать?

— И кабанов.

Никакого обета Шандор не давал, но Арчибальд, сидевший тут же, ничего не говорил. Наверняка испытывал солидарность — зверей ему, конечно, жалко не было, но тратить время на плебейские развлечения было лень. Шандор бы съездил в лес, но просто так — походить меж деревьев, потрогать кору. Когда удастся вот так выбраться, Шандор не знал.

Однажды утром он после подвала, светлячков для короля и исцеления от похмелья всех его приятелей и самого величества вернулся к себе в комнату — поспать. Сон до сих